Я только головой тряхнул:

— Не. Часа два. И если почувствуешь, что не вывозишь — сразу буди меня. Солнце часа через три встаёт, а перед рассветом рубает сильнее всего. А меня короткий сон освежает обычно. Хотя, как оно сегодня будет — чёрт его знает.

Сзади нас что-то шлёпнуло, мы оба резко обернулись — и увидели Юлю, уснувшую лицом в стол. Илья хмыкнул, шепнул мне:

— Она на парах так же спала.

— Коза…

Юлю я осторожно поднял на руки. Пока нёс к кровати, она висела на мне трупом, но вдруг — вцепилась, как клещ, обняла за шею.

— Папа… — шепнула едва-едва слышно. — Па-а-п…

Внутри что-то дрогнуло, я сбился с шага. Тихо ответил:

— Всё хорошо. Спи, Юля, спи.

Повозившись, я уложил её к тихо посапывающей Мэй, накрыл девочек одеждой — чистых одеял не осталось. Юля поморщилась сквозь сон — рыжий локон щекотал ей нос. Я заправил его за ухо, погладил девушку по голове.

Она улыбнулась, а я отошёл в сторону.

Илья тем временем подвесил к потолку гамак, пискляво бросил:

— Спокойной ночи, дядь Никит. Я справлюсь.

— Да. Спокойной, Илья.

На секунду меня ослепил яркий золотой свет, подсветив розовым опущенные веки. Я закрылся рукой, проморгался — и увидел знакомый с детства берег Катуни.

Шумел за спиной сосновый бор, журчала стремительная бирюзовая вода, нос уловил запахи смолы и хвои.

На нагретом солнцем песке — множество следов босых ног, взрослых и детских. В тени сосен разбита красная палатка, неподалёку — чёрное пятно обложенного булыжниками потухшего костровища. На двух рогатках — закопчёный котелок, неподалёку — брошенные детские кеды с покемонами, две удочки и перевёрнутое на бок пластиковое ведро.

Выбивался из общего ряда только диван, стоящий в песке у самой воды. Синий, облезлый, перекошенный. Кажется, чуть пни его — развалится. На диване сидел мужчина. Он откинулся на спинку, запрокинул голову и то ли смотрел на плывущие по блеклому от жары небу перистые облака, то ли просто подставил лицо жаркому июльскому солнцу.

Я подошёл к нему, уселся со вздохом рядом — и дивин ответил на это отчаянным скрипом, но выдержал. Как всегда.

— Привет, Антон.

Он вздрогнул, уставился на меня с удивлением, но мгновенно успокоился и грустно улыбнулся:

— Привет, Никит.

Его лицо я в последний раз видел посеревшим, с горящими безумными глазами и огромной пастью, полной треугольных акульих зубов. С превращения Антона в зомби для меня и начался приход Системы на Землю. А для него этим превращением и закончился.

— Такая херня, Никит, ага, — он чуть поморщился. — Скажи лучше: у тебя тут сигареты не будет?

— Щас.

Я поднялся с отчаянно заскрипевшего дивана, пришёл к костру — там валялась пачка синего «LM». Внутри, как всегда, нашлись пять сигарет и зажигалка. Вот одну сигарету и зажигалку я и забрал.

— Держи. Батины.

Антон удивлённо хмыкнул, продул фильтр — и подкурил, щёлкнув кремниевым колёсиком. Сигаретный дым раздражал ноздри, перебивал запахи воды и близкого бора, но я не обратил на это внимания.

— А что это за место-то, Никит?

— Катунь. Когда мне лет шесть было, мы на этом берегу с родителями отдыхали. Сам не думал, что это место мне так в душу запало, понял уже после, задним умом. Просто… Короче, когда на войне впервые погиб мой друг, он пришёл ко мне. Сюда вот. Дело ещё в Сирии было. А потом, год за годом, приходили все мертвецы. Парни, которым в блиндаж снаряд прилетел, притащили диван. Даже не спрашивай, сам не знаю, где они его взяли. С Кузнецом тоже тут прощался.

Кузнец — Юлин отец. Ну и, мой лучший друг по совместительству. Был.

Антон выдохнул дым через ноздри, бросил на меня странный взгляд.

— Ну чего?

— Чего? Ты зачем моим обрезом в волков бросался? Это дубина тебе, что-ли?

— Ой, не начинай, Антох. А за обрез спасибо, кстати. Он мне очень в тему пришёлся.

— Да пользуйся уже, куда тебя девать. Будешь?

Он протянул мне сигарету, выкуренную наполовину.

Я бросил сразу после войны. Там без сигарет совсем никак было, да и смолил каждый первый. На гражданке я от мерзкой привычки сразу избавился, нет в ней ни черта хорошего: вонь, кашель, лишние траты и мерзкое ощущение собственной несвободы.

Последнее, пожалуй, отвращало меня больше всего. Быть рабом привычки? Нет, нахрен.

Но иногда сигарета — это не просто сигарета.

— Давай.

Я втянул горячий горький дым, сморщился — ну нихрена ведь хорошего.

— Антох.

— У?

— Ты из тех людей, кто фильтры слюнявит? Фу таким быть.

Антон хмыкнул, поднялся на ноги.

— Ладно, не давись. Дай добью.

Сигарету до фильтра он втянул парой мощных затяжек, оглянулся — и спрятал окурок в кулаке.