Тот на секунду задумался, а затем тяжело вздохнул.

— Не ошиблись. У меня действительно в имении есть, в общем-то, вполне подходящая квартира. И хотя это безумие, но я готов помочь и сдать её вам внаём, — обрадовал меня спаситель, а затем обыденным тоном добавил: — За разумную плату, конечно.

На этот раз закашлялся я.

— Чего?! За плату? Вы это серьёзно?

— Да, — удивлённо посмотрел на меня разведчик, явно не понимая моего скепсиса. И пояснил: — Тут так положено.

— Но…

— Не волнуйтесь, — перебил он меня, вероятно поняв, чем я возмущён. — Разумеется, деньги за аренду буду выдавать вам я. Это не станет для вас бременем. Вы же раз в месяц будете передавать всю эту сумму моей жене.

— Жене? — удивился я, пытаясь вспомнить хоть что-то об этом.

Но в памяти ничего не всплывало. В прочитанной мной биографической книге о жизни Антона Фёдоровича не было ни слова о том, что он был женат.

— Да, жене, — подтвердил он. Потом на пару секунд замолчал и, явно почувствовав себя немного неловко, пояснил: — Мы неофициально женаты. Там сложная ситуация, поэтому деталей раскрывать не буду. Скажу только, что фрау Лисхен — достойная женщина и очень щепетильная в денежных вопросах. Деньги, которые я вам буду выдавать, вы не должны тратить ни на что иное, кроме как на оплату квартиры. Фрау Лисхен никакой задержки с платежами не потерпит. Она только недавно выгнала двух жильцов: один курил в квартире, а другой попросил отсрочку. — Тут он немного засуетился: — Надеюсь, вы не курите?

— Не имею такой вредной и пагубной привычки, — сказал я и заверил приличного семьянина, что всё будет хорошо, и я ни в чём не рассержу арендодателя.

— И ещё вот что. Раз у вас нет исправных документов, то пока я не сделаю вам более подходящие, из квартиры вы выходить не будете. Это приказ!

Если до этого момента я послушно кивал, то, услышав последнюю фразу, перестал это делать и, чуть наклонив голову, удивлённо переспросил:

— Э-э, чего?

— Я говорю, документы…

— Нет-нет, я не о документах, — прервал я его. — Повторите, пожалуйста, последнюю фразу. Вы вроде бы что-то говорили о каком-то приказе?

— Гм, да, — чуть растерялся тот. — Я сказал, что вам приказываю не покидать квартиру без моего разрешения.

— Стоп машина! Возник вопрос!

— Какой?

— А с чего это вдруг вы раскомандовались?

— То есть?

— А то и есть! С чего это вы вдруг решили, что я ваш подчинённый?

— А как же иначе? — растерялся разведчик.

— А очень просто! Я ваш соратник! Я ваш товарищ по борьбе! В конце концов, ваш согражданин, брат и друг, а не исполнитель ваших желаний.

Разведчик потряс головой, нахмурил брови и недовольно произнёс:

— Но вы же сами пришли ко мне! Зачем, если не хотите сотрудничать?

— От сотрудничества не отказываюсь. Я хочу сотрудничать. Но слепо исполнять все ваши хотелки у меня совершенно нет желания. И этого я делать не буду. Уж простите, но я не хочу быть мальчиком на побегушках.

Я знал, что говорил. И знал, почему это говорю. Мне нужно было сразу же показать, что беспрекословно подчиняться я не собираюсь.

Его беспардонная попытка в первые минуты знакомства сразу же поставить меня на место подчинённого была мне хотя и вполне понятна, но очень неприятна. Более того, она меня буквально взбесила. Разумеется, я понимал, что в любой военной или военизированной структуре должно быть единоначалие. Без этого нельзя, иначе будет хаос и разброд. Но дело в том, что я в его структуре не был. И, более того, быть там не хотел и не собирался.

Сотрудничать — да. Беспрекословно подчиняться — нет. Ни в коем случае!

И мой демарш был обусловлен не просто какой-то мимолётной прихотью, мол, я сам по себе и сам всему голова, а основан на вполне конкретном знании. Или даже правильнее будет сказать — послезнании. И всё дело в том, что я с почти стопроцентной уверенностью предвидел, а можно сказать — знал, что будет происходить после того, как я соглашусь с тем, что теперь моим начальником является товарищ Живов.

И чтобы увидеть те события, что после моего согласия начнут происходить, совершенно не нужно было быть экстрасенсом или предсказателем. Достаточно было просто подумать и представить последовательность будущих шагов, которые разведчик предпримет после общения со мной. И шаги эти были для меня вполне очевидными: нет сомнения в том, что как только вопрос с моим местопроживанием будет решён, партнёр-командир в самые ближайшие дни по своим каналам (вероятно, с помощью рации) свяжется с Москвой и расскажет о моём появлении. Центр, после того как придёт в себя, естественно, попросит разведчика проверить меня ещё раз. Когда же они убедятся в том, что я — это я, то примут одно из двух решений.

Первый вариант. В том случае, если в Центре решат использовать мои навыки непосредственно на территории Третьего рейха, то заставят меня сидеть в квартире до часа икс, а после операции срочно эвакуируют в СССР через ту же Швейцарию.

Второй же вариант был почти идентичен первому. Только по нему в Центре не захотят использовать меня как снайпера в Германии, а сразу прикажут возвращаться на Родину.

Разумеется, я точно не знал, что именно меня ждёт после возвращения, но был абсолютно уверен в одном: с того момента, как я попаду в Союз, фронта мне больше не видать никогда как своих ушей. И на этом война с непосредственным ведением боевых действий для меня будет, скорее всего, закончена, что же касаемо дальнейшей судьбы, то очень вероятно, что я стану в том или ином виде подопытным кроликом.

Я уже сто раз думал об этом исходе и всякий раз приходил к одному и тому же выводу: с такими умениями, что есть у меня, меня просто никто и никогда не отпустит из своего поля зрения никуда. Про’на войну' и говорить нечего.

Да, это будет парадокс, но всё сложится именно так. Я — человек, обладающий уникальным ночным зрением. Нет в мире людей, которые видят так же, как и я. Я — человек, способный видеть на несколько километров вдаль и различать даже мелкие детали. В конце концов, я — человек, способный стрелять на эти дальние дистанции и, более того, с почти стопроцентной вероятностью поражать цели, ведя огонь почти без промаха. А теперь вопрос: можно ли такого человека отправлять на фронт?