Шрифт:
– Да, папочка, я сниму это. Я хочу с тобой на рыбалку! – повисла малышка на папиной руке.
«Я буду делать все, что ты скажешь, я буду какой ты захочешь, только не лишай меня своей любви» – дуновение родительского недовольства раскачало подсознательный страх ребенка.
Маленькая Женя путалась – какой быть правильно. Одевалась по-пацански и тайком мазала губы маминой помадой, закрываясь в ванной. Нянчила кукол с подружкой во дворе (пока папа был на работе) и приносила в школу самолет вместо заданной икебаны. Тренировки по карате не любила, мечтала о танцах, но терпела, чтобы папу не расстраивать.
Глубинная потребность в родительском признании главенствует над желаниями ребенка. Потребность – всегда про выживание. По факту своего рождения дочь не выбирает риск стать папиным пожизненным разочарованием. Дети не выбирают стать для своих мам и пап «бездарями», «не красавицами», «непутевыми», «ни рыбой ни мясом», «никому не будешь нужна, замуж не возьмут», «позором семьи».
– Пап, я не мужик, я девочка, – уже могла перечить Женя-подросток.
– Женек, конечно, ты не мужик. Но идти к целям нужно как мужик! – продолжал тешить свой комплекс папа. За все годы дочкиного детства он так и не осознал, что травит ее собственной детской травмированностью. «Не мужик, баба, нюня» – пытался переделать чувствительного мальчика его отец. Переделал.
В восемнадцать Жене уже хватало твердости, чтобы поинтересоваться:
– Папа, вот ты – несомненно, настоящий мужчина – пришел к своим целям в жизни?
И… получить вместо ответа плевок раздражения:
– Ты посмотри на нее! И кто такой умный научил вопросики отцу притыкать! А? Ты бы лучше за собой присматривала!
А в двадцать отчаяние перемололо страх, и Женя пришла к папе с раскрытым паспортом, в котором – новое имя:
– Пап, я не выбираю быть пожизненным Женьком. Теперь. Я. Елизавета. Прошу любить и жаловать.
Она смогла не раскрошиться от его ярости, не захлебнуться брошенным в лицо: «Ты! Мне! Не дочь!» И, не сразу нащупав ручку двери онемевшими пальцами, прошептать могучей спине:
– Пап, у меня твое отчество… Я… я люблю тебя…
Уйти – и на два года погрузиться под лед отвержения.
Уйти, чтобы уберечь себя настоящую.
Уйти, чтобы вернуться к поседевшему отцу зрелой, с правом на выбор.
Чтобы однажды прорыдаться в ванной (в той самой, где девчонкой тайком мазала губы), увидев, как папа стал лучшим в мире дедушкой для внука.
«Молчит…» – вздохнула Вера, надеясь, что мама обернется. Мама слышала, как дочь пришла из школы, но не взглянула в ее сторону. Продолжала возить тряпкой по подоконнику.
Не надевая тапок, чтобы не шлепать по линолеуму, Вера проскользнула в свою комнату. Рюкзак грохнулся на пол. Биология, география, Еnglish в рассыпную. Девочка втянула голову в плечи, как нашкодивший кот, в которого летит веник.
«Черт… Черт, черт, черт!» – прижалась Вера к стенке, до синевы закусив губу, и перестала дышать. Коленки подрагивали. Она боялась не крика, не обвинений, не ограничений. А того, что мамино молчание продлится на неопределенный срок. Теперь из-за шума. Возможно, наверное… Молчание было наказанием.
Пять суток, семь часов и восемнадцать минут Вера чувствовала себя наказанной. За что мама выжигала ее молчанием? Девочка не знала. За трояк по математике? Позднюю прогулку? Выброшенную в мусорку половинку котлеты? Случайно оброненное плохое слово? Мама не сказала. Не было внушений, условий и моралей. Она не нервничала, просто перестала разговаривать и смотреть на дочь. Как будто мама немножко умерла. Не в первый раз.
С чем не справляется мама, выбирая такой способ обходиться со своим дискомфортом, ребенок не знает.
Что сделать или чего не делать, чтобы «расколдовать» маму? Куда нажать, что переключить, где починить? Как это работает?
Вера старается:
«Мамочка, прости меня, прости!» – умоляет, обнимая мамины колени. Вере шесть. Она не знает, за что наказана маминым игнором, не знает, за что просит прощения. Но ей кажется, что это единственное лекарство.
«Мамочка, любимая, прошу тебя, пожалуйста, скажи одно словечко…» – восьмилетняя Вера ходит за мамой по пятам второй день. Пытается вытащить из нее хотя бы звук, а из себя – воспоминание, что такое ужасное она совершила.
«Мамочка, я так люблю тебя! Ну хочешь, накричи на меня! Хочешь? Только не молчи, я умоляю тебя!» – прыгает вокруг мамы десятилетняя Вера, отчаянно пытаясь «взять на себя удар».
Мама солит молчанием щи. Молчит в окно. Не шевельнет губами в ответ на Верино: «Спокойной ночи, мамочка».
«Лучше бы ты на меня орала!» Вера метнулась к рюкзаку, затолкала в него учебники и что есть силы шмякнула об пол, расколов тишину. Лампа не удержалась на краю стола и спикировала на пол, добавив лязга.