И — отдельным абзацем отметили „неправильное поведение коммуниста Кудряшова, рекомендовавшего на заседании физико-математической секции научно-технической конференции представить „труды" Язева на Сталинскую премию".

Эх, Иван Наумович... не примерял ли мысленно лауреатский значок?

Ладно. Это партбюро. Что с него взять кроме протокола, зафиксировавшего собственную благонадежность.

Коллеги, мозговики, профессора-доктора — где?

20 сентября 1948 года. Расширенное заседание Ученого Совета НИВИТа. Собрались обсудить итоги августовской сессии ВАСХНИиЛ. О чем говорят? О ком? Все о том же.

Воистину — если бы Язева не было, его надо было бы придумать. Иначе не только парторганизация, но и профессорско-преподавательский состав НИВИТа мог оказаться не на высоте в проверочный исторический момент.

А так — и мучаться не надо. Вставай — и подпевай эпохе.

Ст. преп. Голяков: И в нашем институте были экспериментаторы типа Шмальгаузена — всем известный Язев, который занимался математической эквилибристикой и стремился создать себе имя за счет государственных интересов.

Доц. Хилов: Тематика общеобразовательных кафедр оторвана от транспорта, случайна, разрозненна. На этих кафедрах решаются любые проблемы, в том числе и проблемы мироздания (Язев). Эти кафедры являются благоприятной почвой для появления нашего транспортного „морганизма". Примером могут служить работы Язева.

Доц. Гельский: В научно-техническом кружке Язев проводит тему о жизни на других мирах, основывая ее на освещении работы английского астронома, не помню фамилии, ярого идеалиста, почти договаривающегося до божественного начала в происхождении мира. Лекция Язева о достижениях русских ученых — здесь опять же вредная тенденция об особом духе, привилегии ученого на сверхчеловека и т.д. Везде и всюду Язев выступал перед нами как неприкрытый, откровенный и очень активный идеалист, а именно с этой стороны отпора ему не давали.

И — так далее. „Спенсер" уже вылетел из ученой головы, только враждебный ярлык остался в памяти. Зато новые преступные имена вписаны в покорные мозги.

Кого интересует суть язевского исследования? Да и кто что понимает в этом „на транспорте"?

И хотя с 1 сентября Язев освобожден от работы в Институте, а 23 сентября ВАК отклоняет ходатайство (посланное, видимо, много раньше) об „утверждении Язева И.Н. в ученом звании профессора", поверженный звездочет еще долго остается в НИВИТе незаменимой куклой для битья.

„Идеалист "... Чем же он так достал свое реалистическое окружение? В самом письме, которое партбюро скрыло от партсобрания, Иван Наумович пытается объяснить происходящее себе и другим:

„Дело в том, что от меня требуют, чтобы я ходил перед начальством на задних лапках. А у меня этих лапок нет. Вот в чем моя трагедия. И из лучшего профессора сделали воронье пугало".

Характер? Высокая самооценка? Звездная болезнь — не только в смысле упоения звездами, но и взгляд на себя как на звезду первой величины?

Высказывания Ивана Наумовича позволяют предположить такое. Но, во-первых, уж больно крут окорот за довольно-таки невинную слабость. И во-вторых — разве на самом деле перед нами не яркая фигура?

Его исключают из партии, а он читает стихи, призывает на помощь Насреддина... Точно — идеалист.

Есть возможность увидеть портрет в семейном интерьере. Заодно заглянуть за ширму протоколов истязания. Не лишне и для сюжета.

Гемма Ивановна Язева, вспоминая об отце с нежностью, болью, тоской, уходит в детство как в светлый праздник. Иван Наумович в зарисовках дочери безупречно привлекателен.

„С 1934 по 1938-й мы жили в Полтаве. Папа работал в обсерватории и состоял профессором Полтавского педагогического института. Жили на территории обсерватории, где большую площадь занимал фруктовый сад со старыми грушами, яблонями, вишнями и прочим и прочим. Маленький одноэтажный домик с четырьмя комнатками и двумя верандами — в сад и огород — был нашим. (Говорят, первая бомба, брошенная фашистами на Полтаву, попала именно в этот домик).

Я была слишком мала (родилась в 34-м), но у меня на всю жизнь осталось от Полтавы прекрасное ощущение мира, уюта, доброты. Таким был наш дом, наша семья. Запомнились воскресные выходы в кондитерскую. Небольшие столики. За один садятся папа с Арктуром, за другой — мы с мамой. Традиционные трубочки с кремом, слоеные языки. Все выходы — непременно всей семьей.

Ходили также на Воркслу, и папа рассказывал о Петре I, о шведах и поляках. На речку Тарапуньку, болотистую и пиявочную, где, по рассказам папы, Петр утопил полчища врагов.