К партийным спешат присоединиться беспартийные ряды.

9 января 1948 года. Заседание Ученого Совета Института. Интеллектуальная элита обсуждает „Политическое воспитание студентов". Не трудно догадаться, кто виновник этого торжества соборности.

Докладывает начальник (!) Института.

Равцов: „Товарищи! Нужно ли доказывать, что тот, кто в нашей стране поддается всякого рода проискам врага, посылает свои труды за границу, наносит ущерб интересам страны, идет на национальное самоунижение, поступает не как патриот, а как пособник врагов нашей Родины.

К великому сожалению в среде наших ученых имеются еще пережитки старого в сознании, раболепие перед буржуазной научной мыслью и культурой, желание быть напечатанным за границей даже во второстепенном, реакционном журнале. Например, даже у нас в конце 46-го года профессор Язев добивался получения в учебной части у тов. Терехина хорошей бумаги для отпечатания его книги в предположении отправки за границу.“

А дальше — Спенсер, потеснивший криминального Сенеку. Теперь это имя произносится с неподдельным гневом, став символом „низкого идейного уровня" работ научного кружка.

И опять никто, во всяком случае — в протоколах, не осмелится, склоняя „Спенсера", обойтись хотя бы без „буржуазного идеолога". Все говорят одно и то же, но это никого не смущает. Напротив, — важно подать свой голос в хоре, дабы на себя не навлечь подозрений в инакомыслии.

Какое уж там „инако...", когда стихия парализует и ум, и волю, и Здравый смысл!

Сопротивление невозможно? Оказывается — возможно!

Хоть и безнадежно.

Тем удивительнее штучный голос в защиту одного против всех.

19 февраля 1948 года. Закрытое общеинститутское партийное собрание. Партбюро докладывает „о персональном деле тов. Язева".

Профессор на собрание прийти отказался — звали дважды, но он заявил: „не хочу слушать клевету",-

Собрание решает обсуждать дело о ереси в отсутствие еретика.

Пересказывается история „сокрытия" антисоветского прошлого. Каются рекомендатели. Заливаются дежурные соловьи „чистоты рядов" — криминальные призраки Сенеки, Спенсера, Колчака вдохновляют на сплочение. „Мы должны сделать определенные выводы". „Мы должны знать всю подноготную каждого вступающего в партию". „Мы должны извлечь наибольший политический урок".

На чашу грехов обвиняемого обвинители и свидетели со страстью хоть и запоздалого, но чистосердечного раскаяния подбрасывают новые тяжеленькие гирьки.

„Язев в 46-м году потерял партийный билет, а секретарь не выносил этого дела на партсобрание, чем нарушил Устав нашей партии".

„Язев систематически не выполнял учебной программы, давая 270 часов в год вместо 540. Мы сами ему потакали. За что его хвалили?"

„Почему он считает себя профессором? Он был ранее не более чем и.о. профессора".

„Читал лекции у нас и в НИИГАиКе, да еще в сельхозинституте".

„Язев пропустил уже шесть (!) партийных собраний! Только за это мы обязаны исключить его из партии".

И вдруг — нечто в этой атмосфере непредставимое.

„Я считаю, что не следует рассматривать дело Язева в его отсутствии. Здесь два рекомендатора — вот им следовало бы извлечь урок: как можно взять свои рекомендации обратно? Это, я считаю, политический проступок. Партбюро вынудило его совершить".

Акт мужества, не правда ли? Голос Л.А. Кедровой.

И собрание с воодушевлением переключается на нее. „Защитницу" допрашивают, обращаясь к ней в третьем лице.

— Как смотрит Кедрова на политическую деятельность Язева в 1918 году?

— Считаю, что принадлежность к эсерам не доказана, а в отсутствие Язева все можно сказать.

— Как расценивает Кедрова отсутствие Язева на собрании?

— На его месте я бы пришла. Язев не прав. Но не право и партийное бюро, поставив дело так, что Язев положил партбилет.

В итоге „допроса" Кедрова получает свое: „выступила политически неграмотно, слепо", „поразило ее неумение разбираться в политических вопросах", „Кедрова говорит, что все собрание идет не в ногу, она одна идет в ногу", „плохо, когда коммунист становится против всего коллектива, он может остаться вне партии", „следует попросить Кедрову, чтобы она сделала шаг к коллективу, а не становилась на наклонную плоскость защиты Язева", „мы должны дать понять Кедровой, как себя вести "...

Дали понять. От нее требуют заключительного слова. И — „адвокат" переходит в обвинители.

Кедрова: Я сказала свое мнение по отдельным пунктам, только было, шумно и не все поняли. Я сказала и повторяю, что неправильно сделал Язев, что скрыл от партии свою политическую деятельность в период колчаковщины. Неправильно, что не пришел на собрание. Не прав, что положил билет. Раз товарищ Язев не присутствует на собрании, он не коммунист.

Вот и искомое единодушие. „Постановили: то же, что и в постановлении партбюро".