На вечере у академика, фамилию которого Лагарп не называет, собралось многочисленное и разнохарактерное общество. Среди гостей были чиновники, близкие ко двору поэты, писатели, академики, дипломаты. Имена их забыты, и далее придется представить гостей, хотя не обо всех удалось найти сведения.

В салонах того времени не полагалось говорить о неприятном, поэтому разговор, происходивший между ними, скорее можно было назвать пикировкой просвещенных умов, состязанием в красноречии. Говорили о близости надвигающейся революции, об атеизме Дидро и Вольтера, о том, что революция принесет, наконец, царство Разума и все будут счастливы.

По обыкновению, был большой пир. Во время десерта мальвазийские и констан-ские вина довели веселость гостей до той свободы, которая не всегда позволительна. «Дошли до такой степени, когда все разрешается ради смеха, — продолжал свой рассказ Лагарп, — Шамфор читал нам свои нечестивые и распутные истории, и великосветские дамы слушали их, даже не прибегая к помощи вееров. Отсюда — изобилие шуток над религией, которые покрывались аплодисментами…»

Жан Казотт

«Лишь один из присутствующих не принимал участия в этой беседе. Он был далек от общего радостного настроения и, казалось, насмехался про себя над нашим энтузиазмом, — продолжал Лагарп. — Это был Казотт, очень любезный и оригинальный человек, но, к сожалению, придерживавшийся заблуждений фанатиков. Его смелость сделалась с тех пор знаменитой.

Казотт попросил слова и начал очень серьезно:

— Господа, вы будете удовлетворены, вы увидите эту великую революцию, которую столь желаете. Вы знаете, что я немного пророк, я вам повторяю, вы ее увидите.

— Не надо для этого быть пророком! — ответили ему.

— Пусть так. Но им нужно быть, чтобы сказать вам то, что мне осталось добавить. Знаете ли вы, что произойдет с вами, здесь присутствующими, и каково будет непосредственное продолжение революции?

— Ах, — воскликнул Кондорсе с угрюмым и глупым видом, — ученый не может быть ни оскорблен, ни озадачен словами пророка!

— Вы, господин Кондорсе, — возразил ему Казотт, — вы умрете в тюрьме от яда, который проглотите, чтобы избежать рук палача. От яда, который будете вынуждены носить при себе в сие счастливое время.

Все изумились, но вспомнив, что иногда Казотт грезит наяву, громко рассмеялись.

— Господин Казотт, то, что вы сказали, не так смешно, как ваш „Влюбленный дья-вол“, но какой дьявол вложил вам в голову эту тюрьму, яд и палача? Что может быть общего между этим и философией или царством Разума?

— То, что я вам сказал — точно; во имя философии, человечества, свободы и владычества Разума вы кончите так. И это будет называться „Царством Разума“, т. к. тогда во всей Франции не будет никаких других храмов, кроме храмов Разума[8].

— Даю слово, — сказал Шамфор с саркастическим смехом, — что вы не будете священником ни в одном из них.

— Я надеюсь. Но вы, господин Шам-фор, будете одним из них, и очень достойны быть таковым. Вы перережете себе вены двадцатью двумя ударами бритвы, но несмотря на это, вы умрете лишь несколько месяцев спустя.

Все переглянулись и снова рассмеялись.

— Вы, господин Вик д'Азир, в припадке подагры пустите себе кровь шесть раз за один день, чтобы поскорее кончить жизнь, и ночью умрете. Вы, господин Бай-льи, умрете на эшафоте, и вы, господин Мальзерб — тоже.

— Да будет благословенно имя господина, — прервал Казотта Руше, — он, кажется, говорил только об академиках. Вдруг произойдет ужасное исполнение пророчеств, а я, милостью неба…

— Вы? Вы также умрете на эшафоте.

— О, это залог спасения, — воскликнули со всех сторон, — он всех приговорил к погибели!

— Нет, это не я вас приговорил.

— Тогда, может быть, турки или татары овладеют нами?

— Совсем нет. Я вам говорил, что тогда вы будете управляемы единственно философией, единственно Разумом. Те, кто поступят с вами таким образом, будут философами, они будут болтать то же, о чем вы говорили здесь целый час, повторять все ваши доводы, ссылаться, как и вы, на слова Дидро и Вольтера.

Все перешептывались между собой:

— Вы видите, он — сумасшедший. Разве вы не видите, что он насмехается, и не знаете, что он всегда таинствен в своих насмешках?

— Да, — сказал Шамфор, — но его таинственность не весела, она отдает виселицей. И когда все это произойдет? — обратился он к Казотту.

— Не пройдет и шести лет, как все, о чем я вам говорил — исполнится.

— Вот так чудеса, — воскликнул я сам. — А мне вы ничего не напророчите?

— С вами, Лагарп, произойдет чудо — вы обратитесь в христианина.