Толкаю деревянную дверь ресторана, и под пальцами осыпается красная краска. Болтовня на итальянском и смех тут же стихают. Данте и четверо пожилых мужчин сидят в центре ресторана за круглым деревянным столом. На нем разбросаны игральные карты и доллары. Сигарный дым заполняет пространство плотной пеленой, и когда я резко вдыхаю, ядовитые химикаты обжигают горло. Не говоря ни слова, подхожу к столу и выдвигаю белый складной металлический стул. Он со скрипом скользит по неровному полу, я разворачиваю его спинкой к столу и устраиваюсь перед игроками. Все взгляды устремлены на меня. Ни с чьих губ не слетает ни звука, и каждый выглядит так, словно увидел привидение. Я неторопливо вынимаю из пистолета магазин, и бронзовые пули одна за другой со звоном падают на сосновый стол. Звенящую тишину в пустом помещении нарушает лишь капающая в дальнем углу вода. Я швыряю теперь уже пустое оружие с такой силой, что пули отскакивают от деревянной поверхности, и замечаю, что никто даже не вздрагивает, ведь все слишком напуганы, чтобы хотя бы пошевелиться.

Они знают, зачем я здесь. Знают, кто я и кто меня послал.

Зажав пулю между большим и указательным пальцами, я молча поднимаю ее. Затем впечатываю ее Данте в грудь.

– Глотай, – приказываю я.

– Что? Нет. – Его голос дрожит.

– Повторяю в последний раз. Глотай, – мгновенно требую я.

Лучше ему меня сегодня не раздражать.

Он медленно забирает пулю из моих пальцев. Я чувствую, как его трясет. Его глаза широко распахнуты, в них читается мольба найти другой выход.

Что ж, обойдется.

Подняв пулю, он зажимает ее губами, а его кадык скачет вверх-вниз. Достаю из носка блестящий металлический нож и приставляю его к шее Данте слева, к сонной артерии. Легонько надавливаю, и лезвие рассекает верхний слой кожи, отчего из раны начинает медленно сочиться кровь.

Похоже, мои действия все же мотивируют его выполнить мою команду. Пуля оказывается у него во рту, и он ее глотает. Она начинает проходить по горлу, и его пробирает кашель.

Я прекращаю давить ножом на его шею. Его тело слегка расслабляется от облегчения.

Поднимаю еще одну пулю, вдавливаю ее ему в лицо, и он широко распахивает глаза.

– Еще одну.

Его так называемые друзья в ужасе наблюдают за происходящим.

На этот раз он быстрее хватает пулю и глотает ее, стараясь сдержать рвотный позыв, когда та скользит в его глотку.

– Хорошо. Теперь открой рот и высунь язык. – Он повинуется, но его челюсть подрагивает.

Перехватив в руке маленький, но смертоносный нож, я отнимаю кончик его языка. Ощущение такое, будто разрезаешь кусок хорошо прожаренного стейка. Из его рта по подбородку рекой течет кровь.

Я поднимаю крошечный кусочек мяса и подношу его к открытому рту Данте.

– Обещаю, это последний раз. Глотай.

Лука хотел, чтобы я передал послание. Думаю, задача выполнена. Витающий в воздухе страх кажется осязаемым.

Зажимая рот, он проглатывает кончик языка и забрызгивает кровью мой пиджак.

– А за это ты, мать твою, оплатишь химчистку, – цежу я с отвращением и бросаю испачканную одежду на залитый кровью пол. – Итак, ты в последний раз обсуждал дела Луки с Фальконе. Я ясно выражаюсь? Если мы услышим хоть намек на то, что ты ступил на их территорию, ты получишь пулю прямо между глаз.

Он отчаянно кивает в ответ, прикрывая рукой рот, из которого сочится кровь.

Домой я возвращаюсь уже с первыми яркими лучами солнца, ласкающими кроны деревьев Центрального парка. Окровавленная одежда отправляется в сумку, с ней я разберусь позже. Я иду принять ледяной душ, пытаясь выбросить из головы образ Сиенны, скачущей на моей руке.

Ни хрена не получается.

Остаток недели я тренируюсь с Грейсоном. Мне нужно занять руки, только бы не писать Сиенне. Боже, как же сильно я ее хочу.

Хочу обладать ею, заявить на нее права и наречь своей.

Хочу защищать ее и заботиться о ней.

И именно поэтому я не позволяю себе писать ей.

Не стоит втягивать ее в мои проблемы. Связываться со мной опасно. И с моим образом жизни заводить отношения с женщиной – значит проявить слабость. А этого я допустить не могу.

И меня это, черт возьми, злит. Кто она и почему имеет надо мной такую власть?

Воспоминание о том, как ее бывший прижал ее к стене, что-то всколыхнуло во мне, нечто совершенно чуждое. А когда я увидел, как она врезала ему по яйцам, я ощутил гордость. В ней явно горит огонь, она абсолютное совершенство, облеченное в изящную форму богини.