Просторный замок прежние обитатели покидали в спешке. На припыленных старостью коврах валялись перевернутые кубки и графины. Стол, сервированный к торжеству, укрывала изъеденная насекомыми скатерть. Фамильное серебро так и застыло в моменте: вилки, ложки, ножи…

В вазах топорщились иссохшие палки забытых цветов. Горловины хрустальных сосудов были повязаны белыми и бирюзовыми лентами. Шторы – празднично убраны серебряными зажимами, на стульях блестели шелковые чехлы с искусной вышивкой. В имении Честеров похожие доставались только по случаю праздника.

– Должна была быть свадьба, – хмуро пояснил вампир. – Меня не пригласили, даже торта в подвал не принесли…

Я бросила на Эрика быстрый взгляд. Под тортом он, верно, подразумевал кубок невинной крови за здравие молодых.

– Кто-то предал Темного Принца. Не я, я был взаперти, – жестко хмыкнул Валенвайд. – Случилась бойня. После церемонии выжившие арканы не рискнули возвращаться сюда из храма. Моих пленных соседок, поскуливающих на другом конце подземелья, забрали еще на рассвете. А обо мне забыли. Или нет… и так было задумано.

Он скрылся в темноте смежной комнаты, в которую я не решилась зайти. Зазвенел склянками, откупорил бутылку.

Пальцы мои тряслись, и эта дрожь мелкой рябью разносилась по телу. Разливалась от запястий до плеч, забиралась под лопатки, рассыпалась брызгами по пояснице и уходила в колени. Наверное, я сейчас не против выпить все, что Эрик нальет в пыльные бокалы.

– Эвер рассказывала, – жмурясь от слез, призналась я в пустоту. – Что Блэр держал вас в клетке и пил…

– Авик крепко пристрастился к вампирской крови, – объяснил Эрик, появляясь в проеме с двумя стаканами. – Я бы умер тут, если б мог. Эвер нашла.

Валенвайд выдернул из-под тарелки древнюю салфетку и стер кровь с подбородка, но вышло неаккуратно. На коже остался длинный розовый развод, убегающий к шее.

Я нервно дернулась: все в лице вампира напоминало о кошмаре. И чудо недавнего единения стиралось горечью реальности.

Зверь. Беспощадный. Бесконтрольный. Бездушный.

– Пейте. Вам станет легче. И мне… мне тоже станет.

– Не станет, – прошептала я, принимая дрожащими пальцами стакан.

Густо-бордовая жидкость пахла приторной смесью специй, вишневыми косточками и тиной. Консистенцией напоминала мутный сливовый компот, что летом разливают в деревне.

– Пей, ягодка, – Эрик поймал мой подбородок, провел шершавым пальцем по дрожащей губе и приставил к зубам стеклянный край.

Я неохотно сделала глоток и поморщилась.

– Горько.

– Так нужно. Пей, пей, маленькая принцесса, – он приподнял дно стакана, и жидкость полилась в рот. Пришлось делать судорожные глотки, чтобы не захлебнуться. – Не знаю, кто придумал, что забвение – это сладко.

За горечью проступила сахарность, но не десертная, а какая-то… неприятная. Я обиженно взглянула на Эрика: чем он меня напоил?

В теле появилась странная легкость, тут он не обманул. Дрожь перестала сотрясать кости, мышцы обмякли, я пошатнулась и позволила вампиру себя обнять.

– Вот так, ягодка… А теперь забудь, – попросил он глухо, покачиваясь со мной в гипнотическом танце. – Забудь о том, что увидела в Эстер-Хазе. Об отце. О ненависти. Вспомни, как еще недавно меня любила. Оно еще есть внутри, оно пока не стерлось, не забилось болью… Не успело.

– Все не так… – я сонно засопротивлялась.

– Будет так, я позабочусь. Я не отпущу тебя, ягодка. Я… не могу так сразу, – повинился он. – Потом, позже. Со временем. Когда буду готов.

– К чему?

– К ненависти в этих огромных кукольных глазах, – хрипел Валенвайд, монотонно наглаживая спину. – Увидеть ее слишком больно. Не смотри так. Смотри, как смотрела раньше. Мне с этим еще слишком долго жить.

Мысли вяло перекатывались в голове, скользили тяжелыми камнями.

Вампиры не отпускают свою добычу… Вампиры эгоисты и собственники. Вампиры… не отпускают…

– Судьба подарила мне тебя, чтобы сразу же забрать, больно щелкнув по вечному носу. Но я не согласен, – сердито пробормотал он, вжимая меня в каменную грудь.

Мышцы его горели, наливались силой и твердостью. Но теперь прикосновения Эрика не приносили былой боли, кожа от них не зудела, не требовала побега.

– Ваш папаша… даже умерев, умудрился победить, – шипел Валенвайд. – Отобрал у меня все!

Точно, папа.

Папа мертв. Я видела его глаза, пустые и холодные… Нельзя забывать.

Но как хотелось. Освободиться от ужаса, стряхнуть шок. И память заволакивало мягкой ватой, обещая сохранить важные моменты в надежном месте. Когда-нибудь они пригодятся и выплывут на поверхность, но сейчас и без них хорошо.