Элиза, закутанная в одеяло, как приготовленная к отправке статуя, потёрла ладонью о ладонь.

— Болел ли курфюрст оспой? — спросила она.

— Отметин у него нет, во всяком случае — на лице. Однако наш брак не осуществился, так что целиком я его не видела. А что?

— Мы проделали большой путь, — сказала Элиза, — и побывали в столь многих городах на Эльбе, что всех и не упомнить. Учитывая это, а также число моих слуг, не исключено, что кто-нибудь из нас заразился какой-нибудь опасной болезнью. Вот почему приезжих часто помещают в карантин. Я много слышала о курфюрсте Саксонском и графине фон Решлиц и всей душой желаю свести с ними знакомство. Однако будет большим несчастьем, если кто-нибудь из них заразится болезнью, которую мы подцепили на Эльбе. Вы предупредите курфюрста?

— Я попытаюсь через кого-нибудь на это намекнуть, — сказала Элеонора, — но не знаю, станет ли он меня слушать.

— Однако ничто в Турции не отличается такой изощрённостью, как институт многожёнства, — сказала Элиза.

Курфюрст Саксонский, более всего похожий на гипертрофированный член, весь багровый, в пульсирующих жилах, увенчанный огромным чёрным париком, чуть выпрямился в кресле. Сперва один его глаз, потом другой повернулся в сторону фон Решлиц. Вот кто полностью соответствовал образу, сложившемуся у Элизы по рассказам Элеоноры! Если бы затолкать графиню в мешок и вывезти в Турцию, то на невольничьем рынке в Константинополе за неё отдали бы целую конюшню арабских скакунов. Впрочем, ждать от этой особы участия в разговоре не приходилось: проще было бы потребовать от собаки, чтобы та сама сварила себе обед. Элиза говорила до хрипоты, лишь бы не сидеть и не слушать жалкие потуги курфюрста и графини поддержать беседу. Подобно галёрке в театре, те были готовы внимать сколько угодно, широко раскрыв глаза, а по большей части и рот.

— Надо же, — выдавил курфюрст после некоторой паузы. — И как им… это… удаётся?

Элиза, выждав мгновение-другое, испустила смешок. В целом она была не мастерица хихикать, и этот конкретный смешок позаимствовала у одной герцогини, с которой как-то сидела в Версале за обедом. Воспроизвела она его не очень точно, но для вдовьего дома в Прецше большего и не требовалось.

— Ах, мсье, — продолжила она, — двусмысленность вашего вопроса едва не сбила меня с толку.

— Простите?

— Сперва я подумала, будто вы спрашиваете: «Как они установили практику многожёнства». Теперь я вижу, что на самом деле вы имели в виду: «Как султан может предаваться любви с несколькими женщинами одновременно?» Я охотно раскрыла бы вам секрет, но боюсь, что некоторые, страдающие излишней стыдливостью, возмутятся. — Она под столом пнула Элеонору и кивком указала на дверь, на которую та давно поглядывала, словно узник на окошко темницы.

— Я очень устала, — подала голос Элеонора.

— Оно по вам и видно, — вставила графиня. — А может, сказывается ваш возраст.

— Возраст или усталость — кто знает? Пусть это останется моей маленькой тайной, — спокойно отвечала Элеонора. — Жаль покидать общество, когда разговор принимает такой интересный оборот.

— Или, — сказала Элиза, ловя взгляд Иоганна-Георга, — перетекает во что-то другое.

— Прошу вас, не вставайте, — обратилась Элеонора к мужу, который не выказывал ни малейшего намерения встать. — Я ухожу в свою спальню и увижу вас, когда вы выберетесь из ваших. Ещё раз приношу извинения за скудость обстановки. — Последние слова адресовались мужу, который не понял скрытого упрёка.

— Ну вот, — сказала Элиза, когда ступеньки и половицы на втором этаже перестали скрипеть под Элеонориными шагами. Теперь она безраздельно владела вниманием курфюрста и его любовницы. — О чём мы говорили? Ах да, о колеснице.

— О колеснице?

— Простите. Так называется метод, посредством которого — у просвещённых народов, сохраняющих древнюю библейскую практику полигамии, — султан управляется с численным превосходством своих жён. Попробую объяснить словами. Картинка была бы лучше, но я не сумела бы ничего нарисовать даже под угрозой смерти. Проще показать. Ну да конечно, так будет гораздо лучше. Не соблаговолите ли, мой милый, дорогой курфюрст, перевернуть этот стол? В соседней комнате стоит оттоман…

— Кто? — рявкнул Иоганн-Георг, хватаясь за шпагу.

— Оттоманка, диванчик. Нужно чем-то заменить вожжи. Моя дорогая графиня, если бы вы согласились снять ваш шёлковый пояс…

— Но на нём держится моя…

— …

— …ах, я поняла, мадам.

— Я знала, что вы поймёте, фрейлейн.

— Мне нужно с кем-то спать, — пробормотала Элиза из-под краешка одеяла. — Наверное, вы считаете меня потаскухой. Но мой сын — я о законном — умер. Аделаида — сокровище, но имела смелость родиться девочкой. Моему мужу нужен законный сын.

— Но… почему с ним?

— Вы сами сказали, что его слабоумие не наследственное.

— А как вы объясните срок?

— Объяснить можно что угодно, если только Этьенн решит подыграть и воздержится от ненужных вопросов. Впрочем, всё это скорее всего не важно.

— О чём вы?

Вместо ответа Элиза, которая лежала, укрывшись одеялом до глаз, протянула руку.

Элеонора вскрикнула.

— Шшш, услышат, — сказала Элиза.

— Они… они уже уехали, — ответила Элеонора из дальнего угла, куда отскочила, как птичка.

— А. Тогда кричите сколько угодно.

— Когда появилась сыпь?

— Вчера мне показалось, что вроде вылезает первый прыщик. Я и не думала, что они распространятся так быстро. — Элиза откинула с лица одеяло. Незадолго перед тем она нашла на ощупь двадцать пупырышков, потом утратила интерес. Элеонора лишь раз взглянула на неё и тут же отвернулась в угол, как наказанная школьница.

— Так вот почему вы велели отправить Каролину с Аделаидой в Лейпциг?

— Вы несправедливы к больной. Вы сами сказали, что курфюрст не сводит глаз с Каролины. Раз пять повторили, хотя никто вас не просил. Она только больше расцвела с последнего раза, когда он сношал её взглядом. Одной этой причины было вполне довольно, чтобы её отослать.