— Что за кукла? Как выглядела? Откуда взялась?

— Вы что-то нашли, майстер инквизитор? — не выдержал Ханс.

— Некогда, — отмахнулся Курт. — Мне нужны ответы. Четкие, по существу и быстро. Это — понятно?

Ханс умолк, а когда супруга промедлила, слегка толкнул ее локтем в бок.

— Ее… куклу эту Агате Адель подарила. Это одна добрая женщина. Она отсюда подальше живет, посреди деревни почитай. Часто мастерит игрушки и деткам дарит. Своих-то у бедняжки нет, вот к чужим и тянется. Странно даже, что замуж не вышла. Хорошая она, и хозяйка умелая, и со всеми ладит, ни с кем не ссорится, а вот поди ж ты… Жалко ее. Ну да я не о том, — спохватилась Эльза. — Адель делает чудных кукол из травок, тряпочек да пуговок. Вроде и простые, а больше ни у кого так не выходит. И детки их любят очень. Видно, чувствуют доброе сердце. Вот и у Агаты такая была. Треугольник из ткани, травой ароматной набитый, чтоб лучше спалось, две ножки, две ручки — веточки и глазки-пуговки, ну и несколько волосин еще таких потешных, из красных ниток. Я когда во двор за малышкой кинулась, приметила: все прочие игрушки там лежали, а этой куколки не было.

Курт кивнул, развернулся и вышел, ничего более не говоря.

Ожидаемо бессмысленный, однако полагающийся ad imperatum допрос старой Фриды прошел быстро и не оставил сомнений в ее полной невиновности и сомнительной вменяемости. Ни про какую годовалую Агату бабка слыхом не слыхивала, как и про прочих малолетних деревенских детей. А о молодых мужчинах и женщинах вроде Карла или Эльзы говорила «хороший парень, подрастет — осчастливит хорошую девушку» или «тощая еще, но видно: год-два, и фигурка оформится». Посему в условленное время Курт стоял у колодца с почти полной уверенностью в том, чем решится дело.

Явившийся следом за ним Бруно лишь подкрепил его убежденность. Обитатели уже пяти домов хором говорили про Адель не просто одно и то же, а почти теми же словами: «добрая, отзывчивая, ни с кем не ссорится».

— Хорошая, в общем, женщина. Благодать ставить негде, — покривился Курт, выслушав доклад помощника.

— А ты, как я погляжу, все так же веришь в людей, — фыркнул Бруно. — И мысли не допускаешь, что человек в самом деле просто добрый? Может, тебе настоящая праведница повстречалась, а ты уже готов волочить ее на костер лишь за то, что никто не отозвался о ней дурно.

— Праведник мне попался семь лет назад, хотя тогда таковым и не выглядел, — отмахнулся Курт, развернулся и зашагал к указанному молодой Фридой дому. –А это pro minimum ведьма. Если не умалишенная, конечно.

Окно в искомом доме, несмотря на поздний час, все еще светилось, как, впрочем, и в доброй половине других домов. Подобное было нетипично для деревни, где встают с петухами, а потому и ложатся с курами. Майстер инквизитор был убежден, что оное бдение происходит именно в его честь; и хотя шагая по улицам он не видел более никого, следователь был уверен, что слухи из посещенных ими с помощником домов уже непостижимым образом расползлись по деревушке и были растолкованы даже тем, кто сам не опознал в одежде приезжих фельдроки, а в них самих — представителей Конгрегации.

Курт постучал в дверь коротко и резко, и та распахнулась почти тут же, даже без неизбежного уточнения, кто там пришел, в любой из его вариаций.

— Ты всегда вот так без вопросов открываешь дверь любому пришедшему? — нарочито удивился следователь, прошагав в дом.

— Ну что вы, майстер инквизитор, — хозяйка — миловидная женщина лет двадцати с небольшим на вид — расплылась в открытой, приветливой улыбке. –Не всегда, конечно, и не любому. Но вас-то с… со святым отцом я видела в окно, когда вы подходили. К тому же, вся деревня уже судачит, что к нам пожаловали служители Конгрегации, а значит, будут ходить по домам и задавать вопросы. Так для чего же мне запираться? Вы вправе войти в любой дом, а мне и скрывать-то нечего. Да вы не стойте, садитесь к столу. Находились уж, наверное. Может, вам отвара горячего сделать? Для подкрепления сил.

Бруно улыбнулся хозяйке и сделал было шаг к столу, но остановился, заметив, что начальство стоит неподвижно. Курт одарил подчиненного на глазах мрачнеющим взглядом; убедившись, что тот остановился и более никаких самовольных действий предпринимать не собирается, он обернулся к женщине и произнес благожелательным тоном:

— А известно ли тебе, Адель, что полагается за попытку наведения колдовских чар на служителей Конгрегации?

Та распахнула глаза в почти непритворном удивлении.

— Простите, майстер инквизитор, но разве я сделала что-то дурное?

— То есть сам факт применения колдовства ты не отрицаешь? –Вот теперь следователь в самом деле удивился. В его практике встречалось многое. Кто-то лгал, кто-то отмалчивался, кое-кто, конечно, и открыто признавался, а то и демонстрировал свои умения повторно, но лишь будучи уверен в полной своей безнаказанности или же будучи вынужден в процессе боя. Тут же у него даже доказательств для обвинения еще не было. Одно лишь ощущение и тот факт, что помощник, обычно не берущий на себя инициативу при допросе без веской надобности, открыто продемонстрировал подозреваемой свое расположение и собрался идти у нее на поводу.

— Нет, майстер инквизитор, не отрицаю, — открыто и обезоруживающе улыбнулась хозяйка. — Я ведь хоть и в деревне живу, а знаю, что времена нынче стали просвещенные, за колдовство само по себе теперь не карают. Карают только за злодеяния, а я никакого зла не совершила. Таким, как я, дают специальную бумагу, что, дескать, использует природный дар, зла не творит. Ну и приглядывают, конечно. Я же все понимаю. Потому и говорю открыто, ведь скрывать мне нечего: да, я применила свой колдовской дар на вас с помощником, и на всех прочих в деревне применяю. Но посудите сами, майстер инквизитор, что дурного в том, что я поднимаю людям настроение, дарю немного тепла, доброты и спокойствия? Вы ведь пришли сюда из-за того, что обо мне говорят, верно?