Беквит беспокойно пошевелился.

– Есть какие-нибудь новости в последнее время?
– спросил он, сохраняя непринужденный тон.

– Ничего, кроме бумаг, - рассеянно ответил Мелтон.
– Ваш мальчик-слуга был на пристани и получил партию. Я говорю, Беквит...

И он пустился в яркое описание радостей жизни в Спрингфилде, Массачусетс, которое Беквит слушал без интереса, время от времени потягивая гренадиновый рикки.

Когда Мелтон ушел, Беквит был озадачен, но убежден, что не было никакого сообщения или запроса консулу из Штатов относительно него. Он медленно поднялся к своему белому дому на склоне холма, недоумевая, почему нет сообщений. Когда он входил в дом, ему пришло в голову очевидное объяснение. Уэллс, естественно, попытался сохранить убийство в тайне в течение двадцати четырех часов. Это был один из его любимых трюков: сохранить преступления в тайне на время расследования, чтобы история преступления и поимка преступника могли быть объявлены одновременно. Обычно его лимитом были двадцать четыре часа.

Очевидно, однако, в этом случае он смог продлить время. Он, должно быть, обладал невероятным влиянием на газеты, чтобы удерживать журналистов в течение семи дней от эксплуатации такого сочного куска мелодрамы.

Беквит усмехнулся. Уэллс пытался спасти свое лицо. Он скрывал от публики свою неудачу в течение недели, но не сможет поддерживать тайну слишком долго. Когда придет следующая почта, еще через семь дней, газеты распространят новость о смерти Конвея и унижении Уэллса, и триумф Беквита станет их главной темой. Человек, который дерзко нарушал закон, насмехался над полицией до такой степени, что сообщил свой адрес, наверняка будет высоко оценен прессой, даже если его разоблачат.

Следующая почта расскажет историю, и унижение Уэллса будет еще более полным из-за задержки. Газеты будут ругать его за попытку скрыть преступление.

Беквит заснул с чувством глубокого удовлетворения, несмотря на недавнее разочарование.

Пароход обычно приходил в порт Байя-дель-Торо около полудня раз в неделю, но через неделю уже в девять часов утра Беквит смотрел в сторону берега, где дымовое пятно должно было предупредить о прибытии судна. Время от времени рассматривал в бинокль горизонт с возраставшим нетерпением. Однако белый корпус не появлялся до четырех, и было пять часов, прежде чем судно показалось между фортами.

Беквит вышел в море на одном из катеров, чтобы встретить пароход, улыбаясь в предвкушении триумфа. Он весело помахал пассажирам, собравшимся на корме. Они, конечно, уже о смерти Конвея, и один из офицеров корабля, несомненно, укажет на него как на человека, бросившего вызов закону.

Связка газет упала в катер с тяжелым стуком, и казначей, который их сбросил, дружески помахал Беквиту рукой. Катер отошел от парохода и помчался к берегу, в то время как Беквит перерезал бечевку на пакете бумаг и начал быстро их просматривать, бросая взгляд только на заголовки на первых страницах. Первый - нет. Второй - нет. Третий...

Странное чувство охватило его. Смятение и беспричинное подозрение, затем острое разочарование и наконец настойчивая надежда. Он не мог все газеты тщательно изучить в катере. Ветер грозил унести листы за борт, он сложил их в пакет и нетерпеливо ждал минуты, когда сможет подробно рассмотреть газеты у себя дома.

Он поспешил в свою курительную комнату и бросил газеты на стол. Снова и снова их просмотрел, каждый раз более подробно, каждый раз с растущим недоверием. Ни одна газета, выпущенная в любой день второй недели после убийства Хью Конвея, не содержала ни одного намека на это событие. Ни одно слово, строка или абзац не упоминали об убийстве Конвея Уильямом Беквитом. Ни одного, даже самого слабого намека на дерзкую записку, написанную убийцей комиссару полиции, не появилось ни в одном выпуске какого-либо периодического издания в течение второй недели после убийства. Не было ничего, что могло бы заставить кого-либо подозревать, что какой-либо вред был нанесен одной из ведущих фигур в американском финансовом мире.

Беквит потер лоб в изумлении и недоумении. Его вывихнутый большой палец все еще болел и напоминал о том, как Конвей боролся за свою жизнь. Память Беквита о событии была ясной и полной. Он ЗНАЛ, что убил Конвея.

В течение следующей недели Беквит почти непрерывно размышлял о своей проблеме. Он отправил конфиденциальное письмо консулу Новой Боливии в Нью-Йорке, который достаточно хорошо знал его влияние на Гарриоса, чтобы прислушаться к его просьбе предоставить информацию о Конвее. Консульство ответило кратким списком офисов Конвея как главы той или иной корпорации и добавило, что его настоящее местонахождение неизвестно.

Сообщение очень воодушевило Беквита. Он решил подождать еще одну неделю. Если и тогда не будет никаких публичных новостей о смерти Конвея, он напишет в нью-йоркские газеты и предоставит им факты. Он, Уильям Беквит, убил Конвея голыми руками и теперь открыто проживает в городе Байя-дель-Торо.

Он бросит вызов полиции и разоблачит двуличие комиссара Уэллса, скрывавшего преступление не менее двух недель.

Прошла еще неделя, но теперь Беквит больше не терял терпения. Он был уверен, что в газетах и на этой неделе не будет никаких упоминаний о преступлении. Уэллс может помешать новостям вообще когда-либо стать публичными. Беквит так долго находился в странах Латинской Америки, где цензура беспощадна и абсолютна, что не осознавал неосуществимости такого плана.

Он наблюдал, как пароход прибыл и сбросил почтовые мешки за борт. Наблюдал без эмоций, разве что с абстрактным интересом. Когда пароход снова вернется на север, он повезет письма, которые нарушат самодовольное существование Нью-Йорка.

Лил проливной дождь, когда пароход вошел в порт и был едва виден из дома на холме из-за пелены падающей воды. Беквит на минуту вышел на веранду и напряг зрение, вглядываясь в туманную тьму. Трава под дождем источала свежие ароматные запахи. Пальмовые листья блестели от влаги. По булыжникам улицы потоки воды стекали в сточную канаву.