Революционер я или нет?
вернуться

Бальмонт Константин Дмитриевич
Шрифт:

Эти слова, которые не могли, при всей своей простой убедительности, появиться в печати, доселе все еще скованной и несвободной, сохраняют свою прежнюю убедительность. Золото Солнца давно для нас стало свинцом. Россия вся, охвачена то судорожной рознью внутренних сил, которая захватывает человека, когда им овладевает буйное помешательство или припадок Виттовой пляски.

Древние Скандинавы, говоря о Солнце, называли его: «Солнце – светлое колесо, Солнце – колесо красивое». Но наше Русское колесо – не такое. Мы в однообразном движении праздного колеса, не соединенного ни с какой зиждительной деятельностью.

Есть однако несомненное, вам угрожающее, следствие бесконечных взмахов праздного колеса. Это вращение дойдет в своей повторности до какого-то наибольшего числового предела, и свинцовые пули будут снова носиться в воздухе.

Пули врага – в наше сердце. И пули наши – в наше сердце.

Снящийся цветок

Я родился в цветущем затишьи деревни, Над ребенком звездилась лазурью сирень, На опушке лесной, светлоюной и древней, И расцвел и отцвел мой младенческий день. Не отцвел, – лишь, светясь, перешел в перемену, За цветами – цветы, к лепестку – лепесток, Опьяняющий ландыш влюбляет вервену, Васильки словно песнь из лазоревых строк. На прудах расцветали, белея, купавы, В их прохладные чаши запрятался сон, И качали мечту шелестящие травы, Был расцветом мой полдень сполна обрамлен. Я позднее ушел в отдаленные страны, Где как сталь под Луной холодеет магей, И цветет булава, ест цветы как тимпаны, Как змеиные пасти ряды орхидей. Я узнал, что цветы не всегда благочестны, Что в растеньях убийственный помысл глубок. Но в Змеиных Краях мне не цвел неизвестный, Мне приснившийся, снящийся, жуткий цветок. Лепестковый кошмар, лепестками обильный, Окровавленной чашей раскрылся во сне, А кругом был простор неоглядный и пыльный, И чудовищный рев был подобен волне. На несчетности душ выдыхает он чары, Захмелевший, тяжелый, разъятый цветок, Чуть дохнет, меднокрасные брызнут пожары, И пролитая кровь – многодымный поток. Эта сонная быль, чаша полная гуда, Смотрит тысячью глаз и стоит предо мной, Из садов Сатаны к нам восползшее чудо, И как мед там внутри – заразительный гной.

Измена

Не стон бурана, Не медь в разгуде, Не хлопья снега Не бранный рог, – Но ток от стана, Где сонм орудий, Но топот бета Ста тысяч ног. Не ветер горный В ущельях темных, Не сильный ворог На горсть бойцов, Но бег позорный Тех вероломных, Кому не дорог Завет отцов. От вихря злого Так гнется тополь, Срубив, осину Так гнут в кольцо, – Одно лишь слово, Лишь звук – Тарнополь, Кинжал нам в спину. Удар в лицо. И это – братья. И к ним – быть близким. Им даже плена Желанен гнет. Навек проклятье Тем подло-низким. Кому измена Как пьяный мед.

Российская Держава

Российская Держава, Где все твое величье? Корабль твой старый «Слава» Разбит и утонул. Твои войска бессильны, Умы и души пыльны. Ты в топях безразличья. Твой блеск – далекий гул. Российская Держава, Была ты первой в мире, Страдая величаво В своих стесненных днях. Но вот разъялись хляби, И лик взяла ты рабий. Упившись в диком пире, Проснешься – вновь в цепях. Российская Держава, Твой краткий сон – свобода. Но кто желает права, Тот должен помнить долг. А дикость своеволья Лишь малый миг раздолья. Нет правды у народа, И голос воли смолк.

Свобода слова

Свобода слова – свет ума живого. Кто гасит луч, взлелеет драконит: – Разливный взрыв, разбег огня густого, Который темных истребит. Свобода слова – грань всего земного, Лишь в вольном слове – храм из светлых плит. Кто посягнет хоть раз на вольность слова, Тот в жизни – сам собой – убит. Свобода слова будет вновь и снова На миг в цепях. Но верен путь орбит. И скоро пламень Солнца золотого Вампиров ночи ослепит.

Неизбежность

Призрак Емельяна Пугачева Раздвоен. Не только он злодеен. В дни его – в оковах было слово, И позором рабства крепостного Был колючий цвет волчцов взлелеян. И его свирепые погромы Лишь отчасти были преступленье. Были также молний в них изломы. Было справедливое в них мщенье. А теперь? Кровавый призрак, кто ты? Лик звериный, топь низин, откуда Рвутся сатанинские темноты. Жалко перепутаны все счеты, Судит вор, в усладе самосуда. Каждый, кто без чести, тот Емелька, Грабит, режет, жжет, и рвет на части. Вон толпа, в ней каждый пьян, как стелька, Оборотни, когти, зубы, пасти. Но ведь мы сокровище свободы В царстве рабском мыслью сохранили. В тюрьмы уходили мы на годы, Проходили чуждые народы, Не склоняя совесть к грубой силе. Человеку мы слагали песни. Если ж он на нас метнулся зверем, – Человек, в звериности воскресни, Или зверя мы свинцом измерим.

Кровь и Огонь

И покажу чудеса на небе вверху,

И знамения на земле внизу…

Деяния Апостолов, гл. 2; 19
Кровь и огонь и курение дыма Вам предвещали святые апостолы. Вы оставались тупыми и черствыми, Все предвещанья вменяя лишь в дым. Чаша блаженства мелькнула – и мимо. Ваша гортань от поджога палима. Предали Мать. Над заветом седым Пляшете, в дикие бьете тимпаны. Бубните в бубны. Вы сыты и пьяны. Мчится комета. За ней! Улетим! Мы торжествуем. Смотрите: – Румяны. Наши румяна нам бес приготовь. Здесь мы румянимся в братскую кровь! Или Луна не бывает кровавой В час как из рощи выходит со славой? Самое Солнце в своем терему Разве не спит, все укутавшись в тьму? Темны вы? Душу сильнее темните, Красны вы? Тките кровавые нити. Петлями белые шеи стяните. Бубните в бубны, средь стынущих стран, Миг торжества всем отступникам дан. Только запомни, – ты стар или молод, – Плата измены – презренье в веках. В снежных равнинах крадется к вам голод, Плахи взрастают в дремучих лесах. С неба низвергнется огненный молот, В пляшущем пляшет не песня, а страх. Бездна разъятая ненасытима, Прежде чем месть не восстанет на месть. В хворост затоптана древняя честь, В хворосте искра глубоко хранима. Брызнет. Уж брызнула. Мертвые, мимо Мнимо-живых, – посмотри, их не счесть, – Вырвались. Мчатся. Их мощь нерушима. Знаменье всем вам, вас сколько ни есть: – Кровь и огонь и курение дыма.