Мы жили тогда на планете другой…
вернуться

Браиловский Александр Яковлевич
Шрифт:

19 сентября 1939

Шанхай

Михаил Кантор

«Не жди от утра просветленья…»

Не жди от утра просветленья, Не жди от вечера забвенья, Не жди от долгой ночи сна. Не жди от молодости рвенья, Не жди от старости смиренья — Пей чашу горькую до дна. Нас стерегут везде препоны, Неумолимые законы И непосильные труды. Ни раболепные поклоны, Ни чудотворные иконы Не отвратят нас от беды. Не верь словам, молитвам, думам, Глуши вином, работой, шумом Свой страх, готовясь умереть. Или в молчании угрюмом, Как бедуин перед самумом, Плащом накрывшись, гибель встреть.

«Мне с людьми не по дороге…»

Мне с людьми не по дороге (Хоть признаться в том нельзя). Волочу насилу ноги, И крута моя стезя. Память, спутник мой печальный, Я ль, скажи, тебя призвал Разделить со мной прощальный, Смежный с пропастью привал? Иль без зова налетело Тучей прошлое мое, Как на стынущее тело Налетает воронье?

«Как легко, уносясь в высоту…»

Как легко, уносясь в высоту Розовеющей дымкой тумана, Как легко позабыть на лету Вековечный закон океана. Охлаждаясь, не жалей О бесплотности вчерашней: Чем полет твой был бесстрашней, Тем падение страшней. Может быть, возвращаясь домой Мелкой каплей, дрожащей от боли, Ты уже на пороге иной, Безымянной, но радостной доли.

«Так, не построив ничего…»

Так, не построив ничего — Ни теоремы, ни лачуги, Труд превративши в баловство И промотав свои досуги, Плетусь протоптанной тропой И замечаю вдруг, что в чаще Она теряется глухой, Непроницаемой, грозящей.

«Каждый день в неведомые страны…»

Каждый день в неведомые страны Медленно уходят корабли, Покидая берег наш туманный, Забывая дикий шум земли. О, я знаю (я ведь не мечтатель, Не поэт, меня не обмануть), Что не царь заморский, а стяжатель Снарядил суда в далекий путь. Знаю, не к Аркадии блаженной Держит курс угрюмый рулевой, Не о чаше Грааля священной Говорят матросы меж собой. Так… но все же что-то обещает Мне надрывный, трепетный гудок, И потом слежу, как тает, тает В бледном небе тоненький дымок.

«Непонятный пейзаж: это может быть море и дюны…»

Непонятный пейзаж: это может быть море и дюны, Или просто зигзаги построенных наспех домов? Непонятное время: кочуют за холмами гунны Иль моторы несутся под рев безобразный гудков? Стрелка компаса бьется, и кормчих растеряны взоры, Исчезают светила, за тучами скрыться спеша. Кто же друг и кто недруг? Рука не находит опоры, И себя не находит в смятеньи всеобщем душа.

«Зачем, зачем сомнительным весам…»

Зачем, зачем сомнительным весам Доверили мы спор, лишенный смысла? Колеблется коварно коромысло И мир вотще взывает к небесам. Пылают, содрогаясь, города, И смерть в полях снопы из трупов вяжет. Бог правду видит, да не скоро скажет, А может быть, не скажет никогда.

«Как и ты, я не знаю, какие нас ждут испытанья…»

Как и ты, я не знаю, какие нас ждут испытанья, Как и ты, я блуждаю в тревожной, в отравленной тьме, Только я не хочу ни советов, ни веры, ни знанья, Замыкаюсь упрямо в своей добровольной тюрьме. Жить осталось недолго — нам всем, да и нашей планете, Право, стоит ли нам предаваться пустой ворожбе? Поздно, поздно гадать. Что б теперь ни случилось на свете, Не откроются райские двери ни мне, ни тебе.

«Ночь мучительная длится…»

Ночь мучительная длится И не сходится со сном… Что случилось, что творится За бледнеющим окном? Это ветер, это ветер Ускоряет свой полет, Это ветер на рассвете Песни дикие поет. Все упрямей, все сердитей Ставни, двери треплет он. «Отворите! Отворите! Поднимайтесь, что за сон? Я несу вам рокот моря, Шорох муромских лесов, С азиатских плоскогорий Топот вольных табунов…» Выйду ль ветру, как бывало, Широко подставить грудь Иль забьюсь под одеяло, Чтоб не слышать и заснуть?