– Ой, какой у тебя хрусталь! Вот это ковер! А это что? Видик! А кассеты есть? Это родителей квартира?

– Моя собственная.

– Врешь!

– Ну зачем мне врать?

– А жена у тебя есть?

– Нет.

– А любовница?

– А ты, кажется, из любопытных, - урезонил ее я. Она нежданно смутилась:

– Извини. Я просто хотела узнать, кто же у тебя убирает. Везде так чисто.

– Старуха приходит. С клюкой.

– А вот сейчас точно врешь! Небось меняешь любовниц как перчатки...

Не дождавшись ответа, она снова учинила визг: на сей раз по поводу шкуры бурого медведя, что возлежала в спальне перед широкой кроватью. Из оскаленной пасти торчали мощные клыки.

– Миленький, а это у тебя откуда?

– Подстрелил однажды в Забайкалье, - на ходу сочинил я, входя в комнату.

Я собирался пригласить Алину на кухню - выпить еще немного и, наконец, заняться любовью.

Но когда я увидел, как она, склонившись, оглаживает эти клыки, мне безумно захотелось овладеть ею немедленно, прямо на этой шкуре.

– Ой, какой ты у меня храбренький!
– пропела она.
– А я, когда увидела тебя там, в "Волнушке", не знала, что и подумать. Делаешь шикарный заказ, а одет хуже задрипанного инженера.

– Был когда-то такой принц - Гарун-аль-Рашид. Он любил переодеться в простое платье и побродить среди своих подданных.
– Я присел рядом и принялся расстегивать ее пуговицы.

– Так ты - принц? Ты и вправду принц?
– Она умело занялась моей одеждой.

– Самый натуральный...

Наконец-то я справился с ее пуговками и начал освобождать ее от костюмчика.

– Ой, какой ты горячий...
– прошептала она.
– Люби меня сильно-сильно, обещаешь? Ты мне так понравился сегодня...

Она продолжала еще что-то шептать, но я уже не различал смысла слов. Ее облик более не воспринимался мною как вульгарный. Скорее, вульгарно вел себя я, набросившись на нее как изголодавшийся, переполненный похотью и спермой самец.

Это была одна из самых чудесных ночей в моей жизни. Может быть, самая чудесная...

Разбудил меня неясный шорох.

Я разлепил веки.

За окном занимался бледный рассвет. Накрапывал мелкий дождик.

Нагая Алина стояла возле кресла, куда вчера сама же зашвырнула мою одежду, и воровато шарила по моим карманам.

– Алина!

Она вздрогнула и как-то жалко, заискивающе улыбнулась:

– Я... я просто хотела посмотреть... то есть это упало, а я хотела поднять...

Мое романтическое настроение как ветром сдуло. Все очарование минувшей ночи рассеялось бесповоротно.

Я нехотя поднялся и подошел к ней, имея огромное желание влепить ей оплеуху. Она виновато сжалась, даже ее яблочные груди сморщились. Я достал несколько кредиток и налепил ей на плечи, как погоны.

– Держи! Пять минут на сборы, и чтобы духу твоего здесь не было!

– Но, миленький...
– залепетала она.
– Ничего же не случилось... Ты был такой ласковый...

– Одевайся, не то вылетишь на лестницу в чем мать родила.

Я отрешенно наблюдал, как она влезает сначала в свои невесомые трусики, затем в смявшийся костюм. Ее прелести более меня не волновали. Просто я не хотел, чтобы она умыкнула что-нибудь из квартиры.

Затем я подумал, что стоит заглянуть в ее сумочку. И точно: там покоились две золоченые ложки из моего парадного столового набора.

Она принялась опять что-то лепетать в свое оправдание, но я взял ее за руку, выволок в прихожую и подтолкнул к двери:

– Мотай, с попутным ветерком! Она робко посмотрела на меня:

– Миленький, а там дождик...

– Иди, иди! Не сахарная.

Она усмехнулась. В дерзких глазах был вызов.

– Знаешь что, миленький? А пошел ты...
– И она загнула фразу, от которой поперхнулся бы и завзятый матерщинник.

Ее каблучки звонко зацокали по узорчатой плитке, которой была выложена лестничная площадка.

Вот дурища! Я намеревался провести с ней несколько дней, щедро одарить... Она сама все испортила, шлюха! Ну и пусть катится!

Я прошел в комнату и раскрыл створки шкафа. Ого! Гардеробчик-то у меня завидный! Я насчитал четыре костюма: классическую черную тройку, темно-коричневый, светлый летний и джинсовый. Кроме того, я обнаружил три новые куртки, двенадцать сорочек, шесть пар обуви и груду всевозможного белья - все прекрасного качества.