Художественное оформление – Екатерина Ферез

– Это тот самый случай, – сказала Александра, рассматривая подарки, – когда нужно сказать спасибо, а напрашиваются совсем другие слова. Ты исчез в декабре, а сейчас март месяц! Мы тут все с ума посходили, думали, тебя в Питере разводным мостом защемило! Ты же в Питер уезжал? Ты где был, вообще?!

Ее старый приятель скульптор Стас, сидевший напротив нее за столом, покаянно качал кудлатой головой. Как всегда, он был немного пьян.

– Ангел Саша, – хрипло произнес он, – я виноват, как последняя свинья. Признаю. А мосты в Питере зимой не разводят…

– Знаю, – бросила Александра, закрывая коробку с подарками и отодвигая ее в сторону. – Но специально для тебя один бы развели! Ты же в параллельном мире живешь! Ты ни разу не позвонил ни мне, ни Марье Семеновне! У меня с ней отношения испортились, она считает, что я от нее что-то скрываю!

Стас окончательно сник. Марья Семеновна, «железная старуха», как прозвали ее на Солянке, его бессменная нянька, муза и модель, была неукротимо ревнива, причем не только к женщинам. Она контролировала всю жизнь своего подопечного: разгоняла компании, собиравшиеся в его мастерской, отыскивала его в других мастерских, хоть в Москве, хоть в области. У нее был невероятный нюх на его местонахождение. Стас нигде не мог чувствовать себя в безопасности. Этот «фавн», как прозвала его Александра, здоровенный мужчина с шрамом поперек лба – память об одном ревнивом муже, – гнул арматуру для скульптур руками. Но согнуть железную волю Марьи Семеновны он даже не пытался. Его тактикой было смирение, которое, впрочем, не обманывало «железную старуху». Это был на редкость удачный житейский симбиоз. Стасу благодаря Марье Семеновне никак не удавалось окончательно спиться, и он вполне успешно работал. Марья Семеновна, натура сильная, пылкая и фанатичная, обретала смысл жизни в борьбе с пороками Стаса, борьбе бессмысленной и увлекательной. Ей случалось даже избивать своего подопечного, ослабевшего после попойки. «Где-то среди предков у нее затесался Торквемада, попомните мое слово, – заявил как-то Стас, примачивая мокрым полотенцем шишку на темени. – Однажды она меня сожжет!»

И вот впервые за много лет Стас на три месяца выпал из поля зрения грозной старухи. Он не появлялся в мастерской, которую снял в Пушкино, у родни Марьи Семеновны. Они перебрались туда с Солянки, когда дом от Союза художников, где располагались мастерские, пошел на реконструкцию. Тогда же оттуда съехала и Александра, правда, ей удалось устроиться неподалеку, всего за пару переулков. Мастерскую сдавала вдова забытого всеми художника. У Стаса имелось дьявольское свойство очаровывать вдов. Он сам объяснял это тем, что в основном изготавливает надгробные бюсты их почивших мужей. «Ну я не мог не утешить вдову, – каялся он, совершив очередной подвиг. – Женщина переживает…» Стас делал это совершенно бескорыстно, «по доброте душевной», как выражался он сам. Юлия Петровна Снегирева, квартирная хозяйка Александры, также пала его жертвой.

– А с Юлией ты как будешь объясняться? – Александра ткнула пальцем в стену, за которой располагалась квартира хозяйки. – Когда я ей квартплату заношу, она смотрит на меня такими глазами, с такой надеждой… Три месяца ни слова! Она тебе вещи дорогие покупала, ты не отказывался, Новый год вместе справили, женщина надеялась на что-то… И все, тебя нет, номер не отвечает! Они же обе думают, что мы поддерживаем связь, только я молчу.

– Скотина я! – самокритично заявил Стас и, нагнувшись, достал из дорожной сумки бутылку водки. – Саша, мне это необходимо сейчас. Я в поезде плакал, веришь, плакал! Натуральными слезами. Дашь стакан?

Александра шумно отодвинулась от стола вместе со стулом и отправилась на кухню. Включила чайник, нашла в старинном буфете граненый стакан. В пожилом пожелтевшем холодильнике, пугавшем ее по ночам внезапными предсмертными хрипами, нашлась пара яблок. Александра нарезала их дольками на тарелке и вместе со стаканом отнесла Стасу. Сердиться долго она на него не могла. Их сплотило когда-то соседство в разрушающемся особняке с мастерскими, и теперь, когда они жили далеко друг от друга, она часто ловила себя на том, что ей не хватает беспутного скульптора и его грозной няньки. Марья Семеновна, ненавидевшая всех женщин в принципе, уважала Александру. «Ты с мужиками не путаешься, – объясняла ей причину своей симпатии „железная старуха“. – И правильно делаешь, курица не птица, мужчина не человек! За ними все время ходить нужно, как за младенцами, а где тебе…»

– Убить меня мало! – с пафосом продолжал Стас, завидев в дверях Александру. Вскочив, он галантно принял у нее стакан и тарелку с яблочными дольками. Его огромные руки заметно дрожали.

– Насчет «убить» – это не ко мне, это тебе обеспечит Марья Семеновна. – Александра сдвинула на край рабочего стола банки с растворителем и лаком. – И мало не покажется. Да, и не рассчитывай, что я позволю тебе тут пожить. Это их окончательно убедит, что я тебя покрывала. Чтобы сразу же звонил Марье Семеновне и ехал к ней! Выпей, закуси – и вперед.

Стас замер со стаканом, поднесенным к губам, потом закрыл глаза и залпом выпил. Мучительно морщась, вслепую отыскал дольку яблока и захрустел. Александра смотрела на него с жалостью.

– Она тебя побьет, – вздохнула художница, когда Стас налил себе еще. – А Юлия будет плакать, наверное. Так почему ты не звонил?

– Не звонилось. – Захмелев, Стас несколько успокоился. Склонность к самобичеванию появлялась у него лишь тогда, когда градус опьянения снижался. – Я даже думал насовсем в Питере остаться. И мастерскую хорошую нашел, ну, это под Питером уже. И не думай, что я там все время пил и валялся. Я работал, а то бы на какие шиши я…

– Пил и валялся, – закончила за него Александра. – Все это чудесно, но зачем ты выключил телефон?

– Я не выключил, а уронил и разбил. А потом сменил и аппарат, и номер. Хотел начать новую жизнь, – последовал ответ. После чего Стас незамедлительно выпил и закусил.

Александра покачала головой:

– Ничего нового я пока не услышала. И мне кажется, тебе хватит, а то уснешь. Я хочу, чтобы ты до Пушкино доехал. Там падай в ноги Марье Семеновне, кайся и спи сколько влезет.

Она встала и взяла ополовиненную бутылку: