Миранда прищурилась и, глянув в окно, заключила:

– Эх, пап, зря ты бросил это дело!

Тренированное сознание Кина свело варианты ответа к единственно верному: смени тему, и как можно быстрее.

– Не знаю. Давно это было. Почти ничего не помню. Сказал же, у меня не особо получалось. Как говорится, дело не заладилось, поэтому я увлекся кулинарией.

– Нет, я в том смысле, что тебе надо вернуться к писательству.

Она бросила на него взгляд не четырнадцатилетней девочки, но взрослой женщины, умудренной годами и даже десятилетиями.

– Я так обрадовалась, когда нашла твои рассказы. Подумала, ты можешь подойти к ним с другой стороны. Как к средству самовыражения. Я и правда считаю, что тебе надо снова заняться научной фантастикой.

– Кулинария гораздо лучше…

– Помогает справиться с ПТСР?

Свой вопрос Миранда подкрепила долгим твердым взглядом, после чего потупилась снова и сказала:

– Говорят, творчество способствует исцелению душевных травм.

Кин похолодел. Речь шла вовсе не о дивном вымышленном мире, где умеют путешествовать во времени. Прежние страхи, волнения насчет обмороков и головной боли… Такой способ Миранда выбрала, чтобы тревога превратилась в надежду. Кину стало жаль, что он не может обнять дочь так, как обнимал во младенчестве, когда для утешения ей хватало чистой пеленки и отцовских рук.

– А это кто сказал?

– «Гугл», – ответила Миранда, не сводя глаз с тарелки. – Я поискала.

– Вернее, поискали вы с мамой?

Кин пожал дочери плечо и добавил, понизив голос:

– Не забивай голову подобными вещами.

– Мне четырнадцать. Я знаю, как устроен мир, и вижу, что тебе становится хуже.

– Все будет хорошо.

– Переживаю за тебя, – сказала Миранда, положив ладонь ему на руку. – Эти отключки, фокусы с памятью… Такое чувство, что за последние месяцы все усилилось. Если не лечить ПТСР, возможны скверные последствия. И как нам быть, если с тобой что-то случится? Ты что, не пробовал мамину стряпню?

– Насчет нее мама тоже волнуется.

Оба рассмеялись, хотя Кин украдкой сморгнул набежавшую слезу. Он не сомневался, что Миранда сделала то же самое.

– Что такого страшного с тобой произошло? Откуда эти симптомы?

– Знаю, я редко говорю о прошлом, – признал Кин и тяжело вздохнул.

– Ты никогда о нем не говоришь. Мне всегда казалось, это из разряда «если расскажу, придется тебя убить». Но поверь, давно пора вывести из себя эту дрянь. В реальной жизни или продолжая сочинять. Или поделись с кем-то. С каким-нибудь врачом.

Ее губы дрогнули, и она с трудом произнесла:

– Или, к примеру, со мной.

Фальшивая легенда, которую Кин повторял из раза в раз, въелась в мозг настолько, что он и сам почти поверил в нее. Поддельный номер социального страхования и удостоверение личности, купленные много лет назад, наверное, были зарегистрированы как подлинные. Даже если подробности вымышлены, теперь это твердые факты. Вот и все, что имеет значение.

– Может, как-нибудь сядем за десертом и… попробуем. Только мы с тобой.

Когда она последний раз говорила так искренне? Говорила ли хоть когда-то? Быть может, он этого не замечал?

Всю свою жизнь, начиная с тех пор как Кин остался в тысяча девятьсот девяносто шестом году, он только и делал, что защищался от прошлого. Но здесь, в моменте, рядом с Мирандой он дал волю чувствам – непривычным, едва ли не противоестественным способом.

И это было здорово.

Кин посмотрел дочери в глаза.

– Послушай, милая. Я дал слово маме. Пообещаю и тебе. Все это прекратится. Головокружения, обмороки и так далее. Знаю, мне стало хуже. И еще я знаю – поверь, знаю!.. – Он помолчал, воскресив в сознании образ маячка, погребенного в контейнере для мусора. – …по большей части знаю, откуда все это взялось.

Он не стал говорить, что понятия не имеет, почему некоторые воспоминания не вызывают головной боли, в то время как другие терзают его, почему временами боль сильнее, а иной раз вполне терпимая, почему иногда его тошнит, а порой голова буквально раскалывается на части. Это не имело значения. В конце концов, все это лишь препятствия между ним и по-настоящему важным в жизни.

– Ты что, путешествовал во времени и ловил злодеев? – хихикнула Миранда.

– Ага, именно так, – усмехнулся Кин. – В прошлом я работал в Бюро темпоральной деформации.

Хотя фраза прозвучала беззаботно, по позвоночнику скользнула искра, – как молния, вверх и вниз, – и сразу же едва ощутимо заболела голова.

Кин поклялся себе, что сегодня последний раз говорит или хотя бы вспоминает о БТД.

– Это осталось в прошлом. Навсегда.

Ему предстояло сосредоточиться на более важном.

– А теперь дашь слово? – спросил он.

– Какое?

– Не рассказывать о дневнике. Никому. Особенно маме. Мне и без того неловко. Она даже не знает, что я брал уроки писательского мастерства.