Я моргнул.

– Доброе утро, – пробормотал я, выползая из сонной дымки.

– Ох, бедное дитя. Я слышала о вашей ужасной трагедии, и я просто обязана была приготовить для вас эту домашнюю лазанью. Питер тоже хотел заглянуть, но у него церковная служба через двадцать минут. Он ведь дьякон, как вы знаете. Вы и ваша семья этим утром будете в наших молитвах.

Линн Панкерман была хрупкой старушкой, которой уже почти сравнялось восемьдесят лет. Она жила через дорогу от нас со своим мужем Питером, и они всегда первыми были готовы поделиться участливыми словами или оказать услугу. Несмотря на свой возраст, Питер как-то вечером пробрался на наш участок с лопатой, чтобы расчистить занесенную снегом подъездную дорожку, когда я застрял в Лос-Анджелесе из-за задержки рейса. Эта пара беспокоилась о том, что Бет придется выйти на улицу, чтобы разгребать снег самой, оставив троих детей в доме одних. Такими вот людьми они были.

Блюдо с лазаньей покачнулось в слабых руках миссис Панкерман. Я наконец опомнился и потянулся забрать ее подношение.

– Ладно, – сказал я. Мой ответ прозвучал сухо, несмотря на мою благодарность, так что я отмотал назад. – Простите. Я все еще перевариваю все это. Спасибо.

– Вы хороший человек, – сказала она мне, кивая головой. – Вы это переживете. Мы с Питером прямо через дорогу, если вам хоть что-нибудь понадобится. Я с огромным удовольствием поколочу этих журналистов своей тростью.

Я бы рассмеялся, если бы не чувствовал себя настолько мертвым внутри.

– Я это ценю, миссис Панкерман. Детям очень понравится ваше блюдо.

– Хорошего вам дня, дитя. – Она потянулась вперед и прикоснулась к моей руке, по-дружески сжимая ее. – Да благословит вас Бог.

Пока старушка ковыляла обратно на ту сторону улицы, на мою подъездную дорожку завернул голубой седан. Поставив лазанью на столик возле двери, я смотрел, как мои мама и папа выходят из машины и спешат по дорожке ко мне. Мама бросилась мне на шею и зарыдала в плечо, а я встретился взглядом с отцом, который выглядел усталым и посеревшим.

– Ох, сыночек. – Она крепко стискивала меня, ее серебристые волосы щекотали мой подбородок. От нее пахло мускусом и папоротником. – Мне так жаль, родной мой.

Я просто стоял, застыв на месте. Мышцы моего лица дрогнули, когда я поднял одну руку, чтобы положить ее на спину матери. Это все, на что я оказался способен.

Когда она отстранилась, ее глаза были опухшими и полными сочувствия.

– Что мне сделать? – спросила она. – Что тебе нужно, Ноа? Мы здесь ради тебя.

А что мне было нужно?

– Мне просто нужно, чтобы моя жена вернулась.

Над нами пронеслось черное облако. Мои родители втянули головы в плечи.

– Бабуля!

Тихий голосок нарушил мрачную тишину, а вниз по лестнице загрохотали шаги. Кейден и Джереми с разбегу влетели в объятия своих бабушки и дедушки.

– Ох, мои дорогие! – сказала моя мама. – Я вас так давно не тискала. А где Сэм?

Я оглянулся на диван и понял, что от Сэма остался только флисовый плед, в который он закутался, как в кокон, прошлым вечером.

– Сэмми шмотрит ш нами Микки! – воскликнул Джереми.

– Сэм сказал, что нам нужно сидеть в игровой, если мы не хотим разбудить папу, – добавил Кейден.

Я перевел внимание на декоративные часы, висящие в прихожей. Уже было без четверти десять. Мальчики, должно быть, уже несколько часов не спали и смотрели мультики в игровой.

Я провел рукой по лицу, почесав щетину на подбородке.

– Мальчики, я сейчас сделаю вам завтрак.

– Я этим займусь, Ноа, милый. А ты ступай прими горячий душ и отдохни. Теперь с вами бабуля.

– Микки-маусные блинчики! – потребовал Джереми.

Мой отец, Роберт, положил свою крепкую руку мне на плечо перед тем, как последовать за своей женой на кухню.

– Мы любим тебя, сын. Ты знаешь, что я рядом, если вдруг захочешь поговорить.

Я кивнул с натянутой улыбкой. Мы с отцом никогда не были близки – мы не разговаривали.

Роберт Хейз был бизнесменом. Он отказался от своей страсти к музыке, чтобы построить корпоративную карьеру, а я никогда этого не понимал. Я никогда не мечтал стать одним из тех блеклых мужчин в душных костюмах, которые сидели в просторных офисах на последних этажах небоскребов. В такой жизни не было наполненности.

Я всегда представлял, что стану музыкантом, буду жить в маленьком домике где-то за городом. Может, у моря. Я воображал, что проведу жизнь с женщиной моей мечты, наслаждаясь вечерами, полными музыки и смеха. Моя жена танцевала бы по нашему крошечному домику, пока у ее ног возились бы маленькие дети, а я бы наигрывал песни Битлов на своей потрепанной старой гитаре.

Хотя вышло все не так.

Вместо того я стал вдовцом-миллионером с разбитым сердцем.

Моя мама всегда старалась, как могла, зачастую даже слишком старалась. Ей никогда не удавалось угодить своему мужу, так что она с лихвой компенсировала это на своем единственном сыне. Я съехал в тот же день, как мне исполнилось восемнадцать, потому что я презирал своего отца и чувствовал, что меня буквально душит моя мать. Я гадал, а не вышло ли так, что теперь мой отец презирал меня.