Если в салоне находилась Марина, она всегда выскакивала и брала на себя объяснения с копом. Памятуя новогодний черниговский опыт, не качала права и больше действовала обаянием, достигая куда лучшего эффекта. Рыцари полосатых палочек замечали обручальное кольцо, мужика при даме и вздыхали, не спрашивая телефончик. Моя половинка на улице никогда не носила чего-то с разрезами до пупа, что сверху, что снизу, не укорачивала юбку до трусов. Тем не менее, потрясающая сексуальность крылась в её поведении, в трудноуловимых мелочах — взмах ресниц, гримаска, приоткрытый ротик, язычок на губке, походка, жесты рук, наклон головы… Это какой-то врождённый талант, от мамы не унаследованный, тёща — дощато-деревянная, что внешне, что в общении с людьми, ко мне относилась лояльно, не более того, и на том спасибо.

В присутствии родителей и сестры половинка не выделывалась, как при гаишниках. Конечно, больше не надевала платье в духе уборщицы-пенсионерки тёти Клавы, для семейной встречи выбрала пёстрый лёгкий сарафан с голыми плечами и на бретельках, волосы уложила в «деловой» хвост. То есть половина орудий зачехлена, остались только для салютации. Чтоб у моих не возникло чувства, будто женат на замарашке и только из-за денег.

Мои харьковчане в Минск приехали впервые, была суббота, Марина, сидевшая за рулём, развернулась на Привокзальной площади и проехала в «ворота Минска», две монументальные башни сталинской постройки, при этом беспрестанно щебетала, взяв на себя кроме водительской функцию гида. Как я понял ещё во время экскурсии с Лизой, послевоенная реконструкция центральной части города началась в конце 1940-х и действительно выдержана в стиле сталинского ампира, узнаваемого и в Москве, и в Харькове. Но стоило проехать улицу Республиканскую и миновать мост через железную дорогу, по обеим сторонам потянулось уныние: отдельные хрущёвские пятиэтажки, огромные кварталы нищего с виду частного сектора, пустыри, заброшенные стройки… Почему-то за них пока никто не взялся. А дальше, после Кальварийского кладбища, лежал проспект Пушкина, застроенный при новой власти и куда более цивильный.

Прижав машину к бордюру около родительского подъезда, даже не ударив колесом (бывает всякое), Марина метнулась домой — звать своих.

— Я так боялась… — призналась мама. — Конечно, Мариночка водит хорошо, но если вдруг авария? Машина, наверно, такая дорогая…

— Машина принадлежит МАЗу и проходит всесторонние испытания. А в число испытаний может входить краш-тест, — понимая, что её не убедил, подлил масла в огонь: — Вот Машка получит водительские права, тогда и правда — бойся!

Сестрица достала меня пятернёй с заднего сидения и ущипнула.

Тем временем спустились тесть и мамадорогая. Мои высыпали наружу, принялись знакомиться.

— Франц Львович Рудельман, — представился отставной прокурор и ойкнул от медвежьего рукопожатия офицера из автомобильных войск.

— Вас пятеро в одной… Никто не хочет к нам пересесть? — обеспокоилась Анна Викентьевна, на что Марина не без гордости заявила, что «березина» просторнее их «москвича».

Тронулись. Белая машина тестя маячила впереди, мы отправились на дачу к Рудельманам. Они купили её в Крыжовке, километров 20 от кольцевой, в очень старом садоводстве 1950-х годов, когда желающим нарезали царские 6 соток. Теперь в товариществах дают не больше четвёрки, рассказала Марина. Вообще, ограничений масса. Нельзя ставить капитальный дом, а только каркасно-дощатый одноэтажный, максимум — с мансардой. Не полагаются двойные рамы. Нельзя выкопать себе колодец на участке, самообеспечившись водой, а также снабдить себя электроэнергией на круглый год. Ещё с 1950-х годов заведено: дача ни в коем случае не имеет права стать местом всесезонного проживания и подобием фермерского хозяйства, у советского человека — одно жильё, максимум одно авто на семью. Иначе «всё, что накоплено непосильным трудом» рассматривается как нескромность и грозит неприятностями.

— У нас — не лучше, — согласился папа. — Некоторые выстроили себе настоящие дворцы под Харьковом. Если частный дом — сооружай себе что хочешь, только храни чеки на приобретение материалов. А если государство выделило квартиру — стоп, машина, полный назад. Разве это справедливо?

— Откажись от квартиры. Хочешь, с каждого ралли буду отстёгивать на постройку дома?

— Нет-нет, не нужно никаких ралли! — разволновалась мама. — У тебя после Умани, поди, всё ещё болит? Мариночка, солнышко, как же ты его отпускаешь?

— Не отпускаю. Сама езжу с ним. Вот, в Астрахани были. В сентябре Варшава-София. Не волнуйтесь, он теперь в грузовике — как в танке. Легковые считаем пройденным этапом.

— Но, дорогая. А как поставим на «березину» шестёрку в два с половиной литра? Неужто ты воспротивишься попробовать?

Её мнение знал, но интересна реакция.

— Пусть другие пробуют. Не те, кого жёнам приходится собирать по косточкам.

Будто она сама складывала мой скелет в той больнице.

Пока болтали, «москвич» съехал с шоссе на грунтовую и не слишком ровную дорогу. Я отметил про себя, как кидает его корму на рессорах. «Березина» шла намного мягче, глотая неровности.

Настройка её подвески — моя личная заслуга. Никакой спортивности, иначе бы сделал низкой и жёсткой. Не вдавался в американскую крайность, их лимузины мягкие как диван на колёсах, но слишком валкие. Делал под Европу, не забывая основное советское требование: максимально сглаживать неровности и не разваливаться от ударов на выбоинах.

Начался дачный кооператив, дорога стала очень узкой, даже «москвич» касался зарослей обоими бортами, наша — тем более, она шире по кузову и с правым внешним зеркалом заднего вида. Дачники без всякого уважения отнеслись к границам выделенных участков и прирезали от дорог сколько можно. Легковым не разминуться, грузовик может и снести насаждения по сторонам.

— Совсем немного автомобилей! — заметил отец. — И все загнали их на участок.

Естественно. Машина, брошенная на дороге, намертво её закупорит. Как это сделала «березина», потому что «москвич» втиснулся на собственное личное место. Марина пообещала отогнать служебную на полста метров дальше, к рощице, где чуть просторнее.

На участке я невольно вспомнил другую дачу — подмосковную, плод упорного труда умельца-самодельщика, технаря по образованию и призванию. Тесть был слишком гуманитарием. Они в своё время вместе с зятем кое-как привели в порядок домик, выкорчевали сдохшие деревья, собственно, на этом всё. Ни баньки, ни прудика, только грядки, клумбы. Одна сотка, по белорусской традиции, отдана под картошку, круглогодично доступную в магазине за копейки, зато «своя». Хорошо хоть оставили полянку перед крыльцом — посидеть-поужинать под открытым небом, коль не предусмотрена даже беседка.