— Тогда смысла что-либо обсуждать далее нет, — тут же встал вопрошавший, — Я объявлю новое собрание, когда мы будем владеть всей полнотой информации. Это будет достаточно скоро.

— Сильно сомневаюсь, что у вас получится получить нужную информацию, — неожиданно высказался второй комитетчик, слегка усмехнувшись, — Давайте просто подождем.

Собравшимся подобное поведение не понравилось, а я, подозревая, о чем идёт речь, счел нужным промолчать. «Надевшие черное», в текущий момент и до него, действительно были совершенно бесполезны, но если представить их спасателями, то определенный уровень признания и пользы они бы заслужили быстро. Однако, у нас была еще одна область применения. Гены. Прекрасные здоровые гены для клонирующих фабрик.

Только вот в чем загвоздка: совсем немногое требуется, чтобы создать «надевшего черное». Снадобье, чья синтетическая формула не является большим секретом, да подросток, которому можно засунуть пилюлю в рот, а затем, отпустив на волю, дождаться, пока он «созреет». Нюанс лишь в том, что в этом случае признание «надевших черное» как полноценных граждан, на международном уровне, может значительно затруднить подход к ним. Либо облегчить, если к этому с умом подойти.

Тут ход именно за главами государств.

Нам придётся ждать.

///

Самоконтроль. Он никогда не думал, что может его потерять. Оказаться в ситуации, когда скрепы разума и дисциплины полностью растворяются, позволяя вырваться зверю. Он… никогда не чувствовал этого зверя. Знал, что он может быть, что он должен себя проявить в такой ситуации, но не чувствовал. Мы на многое не обращаем внимания, если этого не чувствуем.

Это произошло… и не собиралось заканчиваться.

Такао стоял, набычившись, его крупно трясло. С его рук, мертвой хваткой вцепившихся в тонфы, стекала кровь, капая на асфальт редкими крупными каплями. Перед юношей в переулке валялось четверо рослых бразильцев, а позади, за большим железным мусорным ящиком, у стены сидела его мать, которую обнимала сестра. Мать, которую только что чуть не похитили.

Картина, понятная от начала и до конца, короткая сказка со счастливым концом, но…

Всегда есть это «но».

Все четверо взрослых мужчин были совсем недалеко от их могил, если у подобных им личностей они вообще имеются. Разъяренный подросток, тренированный опытным и безжалостным бойцом, не просто избил, он искалечил похитителей, с садистским, но праведным удовольствием кроша их кости ударами своих коротких дубинок. Кровь, проломленные черепа, выбитые зубы, раздробленные ребра. Он разделался с ними так, что они никогда уже не смогут преступить закон так, как делали это раньше, но…

Оно всегда есть.

— Ч-что…? — еле справились со словами пляшущие челюсти школьника, — Со мной нет… не так легко… как с… женщиной?! Ну?! Вставайте! Подъём, гнилые ублюдки! Или я подойду сам!

Его трясло. Он горел. Он хотел продолжать. Хотел снова услышать хруст их костей… даже нет, он хотел, жаждал увидеть то, что уже видел. Боль, страх, беспомощность, обреченность. Отчаяние, с которым окровавленный человек смотрит на тебя, когда ты дробишь в слякоть его пальцы!

Праведный гнев человека, на мать которого напали. Такао Кирью жаждал и утолить его, и разжечь еще сильнее.

— Вставайте! — хрипло потребовал он у полутрупов, валяющихся без сознания, — Ну! Я ждать не буду…

В его голосе была смерть. Он сам чувствовал, что вот-вот перешагнет порог, из-за которого нет возврата, чувствовал, что это неправильно. Нехорошо. Они не должны умереть, они должны жить долго, растертые в порошок, разбитые и калеченные, проклиная момент, когда взгляд их главаря лёг на веселую миниатюрную азиатку.

— Таки! — голос матери, слабый, жалкий и растерянный.

— Тихо, ока-сан! — голос сестры, необычайно серьезный, — Не трогай его! Не зови!

Правильно, имото. Брат… занят. Брату… тяжело. Тяжелее с каждой секундой. Ослепляющий гнев превращается в тошноту, в тяжесть, в липкость рук, в дурман, наполняющий голову. В стыдное бессилие.

Потому что они не движутся. Не смотрят со злобой и превосходством на маленького японского туриста. Не скалятся прокуренными ртами.

— Такао… — негромкий голос, знакомый. Это отец. Почему он так спокоен?

Полуобернувшись, Такао смотрит, как его отец, отлучавшийся до этого по важному делу, привстает с корточек. Он явно сидел напротив матери с сестрой, а теперь, убедившись, что всё нормально, говорит с сыном.

Но он… еще… не… закончил!

— Такао, — еще раз произносит мужчина, подошедший к сыну со спины.

— Ото… сан? — с трудом выталкивает из себя тот. Его начинает трясти еще сильнее, но это уже не освежающая тряска ярости, не переполняющая его тело энергия, а нечто обратное, забирающее силы.

— Ты сделал всё правильно, сын, — говорит человек, который сейчас должен вопить нечто паническое и невнятное, хвататься за голову и умолять Такао остановиться, — Ты всё сделал правильно. Ты защитил маму.