– Что же мне делать?
– спросил как-то его Шменкель.

– Я уже стар, - проговорил тот задумчиво.
– Меня уж не пошлют в штрафной батальон. А на твоем месте я попросился бы добровольцем на Восточный фронт.

– Выходит, я должен воевать против Советского Союза?

– Воевать, но только на стороне тех, кто прав. Понял ты меня, юноша? Вот и подумай над моими словами.

Шменкель провел не одну бессонную ночь, размышляя о будущем. Именно тогда у него и созрело решение, которое привело его теперь к партизанам.

Переводя рассказ Шменкеля, Коровин не понял слова "тюрьма" и попросил Фрица еще раз повторить его. Фриц сложил перед глазами пальцы решеткой и произнес короткое слово "кацет" (концлагерь), которое всем было понятно и без перевода.

В комнате стало очень тихо, только старые ходики на стене отбивали свое монотонное "тик-так".

Вот так же - "тик-так" - стучала деревянная нога рабочего, который не раз приходил к отцу. Где-то он сейчас? Может, там же, где и Бернгард? Своего друга Бернгарда из Союза коммунистической молодежи Фрицу так больше и не удалось увидеть. Отбыв наказание в штрафном лагере и вернувшись в Полихен, где они раньше оба работали: Фриц - кучером, Бернгард - на кирпичном заводе, друга Фриц не нашел. И к кому бы Шменкель ни обращался с расспросами о Бернгарде, повсюду наталкивался на стену молчания. Тогда он пошел на кирпичный завод. Там ему сказали, что Бернгарда арестовали и увезли неизвестно куда. Фриц знал, как дальше обычно разворачивались события: приходило письмо из полиции, в котором сообщалось, что такой-то скончался по причине нарушения кровообращения или же в результате сердечного приступа. Неважно, что он ни разу в жизни не жаловался на сердце!

Через два дня Фриц добровольцем ушел на Восточный фронт.

– Вы долго находились в заключении?

– Полтора года.

– А как вы докажете, что говорите правду?
– спросил командир после небольшой паузы.

– Я докажу вам это, товарищ командир, если вы освободите от фашистов мою родину.

Голос Шменкеля был тверд и решителен.

Ответ понравился Просандееву. Нравился ему и сам Шменкель. Этот немец говорил и вел себя, как человек, которому нечего скрывать. За его коротким рассказом угадывалась полная труда и лишений жизнь юноши из рабочей семьи.

"Так-то оно так, - думал Просандеев, - но с тех пор, как гитлеровцы напали на нашу Родину, мы в каждом немецком солдате невольно видим фашиста. А вот сейчас передо мной сидит немец, который хочет сражаться на нашей стороне!"

Просандеев задумчиво посмотрел на Шменкеля, потом сказал:

– А ну покажи твои руки!

Немец положил руки на стол. Это были мозолистые руки рабочего человека.

– Рабочие руки, - заметил комиссар Тихомиров.

– Ну и что ты о нем думаешь?
– обратился к комиссару Просандеев.

– В душу к нему не заглянешь, - ответил комиссар и, подумав, добавил: - Поживем - увидим.

– Значит, присматривать за ним, пока он себя не покажет?

– Точно так.

Просандеев облегченно вздохнул: мнение комиссара совпадало с его собственным. Командир налил в кружку водки и кивнул Шменкелю:

– Пей!

Помолчав, Просандеев проговорил:

– Оружия тебе, Шменкель, не дам. Сам достанешь в бою. А вот табак тебе будут выдавать.

Повернувшись к одному из партизан, командир отряда приказал:

– На всякий случай спать немца положите отдельно ото всех. Обращайтесь с ним вежливо. Кто знает, может, завтра он станет нашим товарищем. Но глаз с него пока все же не спускайте. Понятно?

– Так точно, товарищ командир!

Шменкель вышел на улицу. Ночь была ясной и морозной, под ногами скрипел снег. Фриц глубоко вздохнул, будто освобождаясь от тяжелого груза. Его радовало, что русские если и не полностью поверили ему, то по крайней мере хотят верить. Он молча шел по дороге. Справа от него шагал переводчик, слева - партизан. У какого-то сарая остановились. Партизан открыл дверь и показал Фрицу, где он будет спать. Шменкель не заставил себя долго ждать и тут же завалился на сено. Русские ушли, но замок на сарай не повесили. Засыпая, Фриц слышал, как около избы, где остановился командир партизанского отряда, ходил часовой.

Командир отряда и комиссар сидели за столом. Тихомиров только что вернулся после обхода постов. Командир встретил его вопросом:

– Ну, как наши товарищи отнеслись к тому, что в отряде будет немец?

Комиссар ответил не сразу. Свернул цигарку, закурил.

– Мнения самые разные. Одни говорят, вряд ли немец будет стрелять в своих, другие считают, что немцам вообще ни в чем нельзя верить.

– И что же ты им ответил?

– А как ты сам думаешь, командир, будет этот немец стрелять в своих или нет?
– в свою очередь спросил Тихомиров.

– Выходит, ты ему тоже не веришь?

Комиссар досадливо махнул рукой: он и слышать не хотел подобного вопроса.

– Что значит - верить? Я должен точно знать, быть убежденным в этом, понял? А уж тогда я буду спорить с другими.

Просандеев чуть не вспылил, но сдержался. Он хорошо знал своего комиссара: в любом деле Тихомиров должен был сначала убедиться сам. Комиссар отряда был осторожен и предельно сдержан. Однако эта осторожность не раз удерживала командира от опрометчивых решений.