– Мам! – кричит из коридора Матвей и с округлившимися глазами влетает в раздевалку. – Я не виноват. Паша пелвый толкнул. Он длазнил меня. Он говолил…

Сын поджимает губы, подбегает ко мне и прижимается лицом к животу.

Он никому не показывает своих слез, но я-то знаю, что сейчас происходит у него внутри: там бомбы взрываются. Там все бурлит от обиды и несправедливости.

У меня нет сил снова спорить с матерями невоспитанных детей и доказывать им, что мой сын таким образом постоял за себя.

Мне хочется поскорее увести его отсюда и спокойно поговорить с ним без лишних глаз.

Забираю из шкафчика одежду Матвея, беру его за руку, и под косые взгляды женщин выходим из раздевалки.

– Мам, я плавда не виноват, – идя по коридору, всхлипывает сын. – Плосто Паша длазнил меня. Он говолил, что у всех есть папы и только у меня нет.

Внутри меня все сжимается.

Я знаю, что для Матвея это больная тема.

Он часто спрашивает про своего отца и пока до конца не понимает, почему его нет и никогда не будет в нашей жизни.

Возможно, когда он вырастет я расскажу ему правду. Расскажу о том, как он родился на тридцать второй неделе беременности, как я переживала за него, как сутками напролет сидела у кувеза, в котором он лежал, и молилась всем святым, чтобы он выжил.

А его отец в это время строил карьеру в Швейцарии.

Этот предатель уехал туда сразу после рождения Матвея.

Роман понял, что у него родился недоношенный ребенок, за которым нужен уход, и первым же рейсом улетел подальше от этой проблемы.

Даже не захотел взглянуть на собственного сына…

Видимо, он был готов только к здоровому, девятимесячному ребенку, а к трудностям готов не был.

В первый год после родов я прошла огонь, воду и медные трубы: у Матвея было много обследований. Мы каждый день ездили в реабилитационный центр, бесконечно сдавали анализы, ходили по врачам, делали специальную гимнастику и массаж.

Я справилась в одиночку и ни разу не обратилась за помощью к человеку, которого язык не поворачивается назвать отцом Матвея.

– Мам, ты ласселдилась на меня? – идя к машине, виновато спрашивает сын.

– Нет, милый, – выйдя из размышлений, вздыхаю я. – Просто устала. Но у меня есть немного сил на то, чтобы съездить в парк и покататься на самокатах.

–Ула-а! – радостно кричит Мотя и вприпрыжку бежит к машине.

***

Я почти час сижу на скамейке и наблюдаю, как Матвейка гоняет по парку на самокате. Погода теплая. Для начала мая я бы даже сказала, что на улице жарковато. Гуляй да гуляй.

– Мам, тут какая-то плужинка вылетела, – выкрикивает сын, показывая на руль.

Подхожу к нему и, глядя на торчащую пружину, недовольно вздыхаю.

– Неудивительно, если учесть, что мы купили этот самокат с рук… Ладно, давай к машине. Приедем домой и попробуем вытащить эту пружину. И лучше слезь с самоката, чтобы не дай бог не пораниться об нее.

Но сын, игнорируя мою просьбу, со всей дури летит к парковке.

Матвей отталкивается ногой, проезжает между двумя черными иномарками, я слышу неприятный скрежет, словно только что провели гвоздем по металлу, и мое сердце на мгновение перестает стучать.

Подхожу к одной из иномарок и, округлив глаза, смотрю на жирную царапину.

– Мне конец… – шепчу, с ужасом понимая, что мой сын только что процарапал пружиной дорогущий «мерседес».

Здесь везде камеры и остаться незамеченными точно не получится.

Достаю из сумки блокнот и пишу:

«Мы поцарапали вашу машину».

Ниже вывожу свой номер телефона, затем вырываю листок, сворачиваю его и засовываю под дворники на лобовом стекле.

– Девушка, уберите с машины рекламу! – раздается за спиной.

Догадываюсь, что этот громовой голос принадлежит владельцу «мерседеса», убираю из-под дворников листок и разворачиваюсь с виноватым лицом.

– Это не реклама. Это записк…

Замолчав на полуслове, пристально смотрю в до боли знакомые зеленые глаза и чувствую, как от волнения учащается сердцебиение.

– Здравствуй! – спустя несколько секунд произносит Роман.

Он устремляет взгляд на листок, который я сжимаю в руке, затем замечает царапину и резко меняется в лице.

– Мам, ну ты сколо? – подъезжая к нам, ворчит Матвей.