– Обменяют? – нахмурилась Озма.

– Ну да: вас оставят, а меня заберут. Глупо… В их глазах мы – настолько неравноценные трофеи, что им ничего не стоило просто расстрелять меня вместе с охранниками.

– Кто может оценивать человеческие жизни?

– Они – могут.

– Разве они равны господу нашему? – грустно спросила Озма.

– Мы для них враги, – напомнил Кратов.

– Да, я помню. Вы говорили, что они хотят с нами воевать. Странно. Странно и дико. Воевать… белларе… – Она словно пробовала это слово на вкус. – Наверное, я должна испытывать к ним неприязнь?

– Некоторые так и делают. Что же до эхайнов, то у них ненависть к людям почитается за благо.

– Но я не могу, – сказала Озма просто. – Даже после того, что случилось. Наверное, я не умею ненавидеть. – Она поглядела на волны, подбегавшие к самым носкам ее простых туфелек. – Мне даже не так плохо, как было вначале. Я боялась. Теперь уже не боюсь. Меня никто не пытался здесь напугать. Если бы мне было плохо, я не хотела бы петь. Но я стою здесь, смотрю на океан, слушаю его музыку, и мне хочется ему подпевать. – Ее лицо приобрело отрешенное выражение, как на старинной фреске. – Вот послушайте… у волн есть свой ритм… ш-ш-ш… ш-ш-ш… на него прекрасно ложится один старый кармен… напев, который давно не дает мне покоя.

Прикрыв глаза и поднеся руку ко лбу (удивительное дело: у нее этот картинный и довольно-таки ненатуральный жест вышел бесхитростно и славно), Озма пропела несколько фраз на староанглийском языке, прервав пение, виновато.

– Я делаю неправильно? – спросила она. – Дамнабиле… недостойно? Мне не нужно здесь петь?

– Послушайте, Озма, – сказал Кратов. – Никто не вправе диктовать вам, что ненавидеть, а что любить. И уж в самую последнюю очередь нужно спрашивать совета у меня… Война – это дело для оловянных солдатиков. А голос должен петь.

– Тогда я спою еще чуть-чуть, – сказала она.

Отвернувшись от него, обратив лицо к китовьему брюху светила, Озма неуверенно промурлыкала пару нот. Выпростала руку из балахона и продирижировала самой себе. Снова поднесла ко лбу. «Ага, вот…» Теперь ее голос зазвучал уверенно и сильно, словно музыкальный инструмент, который вдруг научился выговаривать слова. Волны с размеренным шорохом задавали темп… Озма замолчала, прислушиваясь к мелодии, что была теперь слышна ей одной. А затем запела вновь, голос ее понизился, в него добавились грубоватые, почти мужские краски. Шум прибоя не то утих, не то растворился в этой фантастической распевке целиком и без остатка…

Кратов смотрел на нее с удивлением.

Только что это была измотанная переживаниями, усталая женщина, далеко не красавица, неважно умытая, с расплывшимся макияжем и нечесанными волосами, в нелепых и довольно-таки грязных одеждах. Теперь перед ним была Озма прежняя. Озма, которую он видел на сцене тритойского Концерт-холла. Озма, которую боготворила вся человеческая Галактика – и, по достоверным сведениям, некоторая часть нечеловеческой, включая хладнокровных иовуаарп и насмешливых виавов, и даже вовсе негуманоидной.

Принцесса Озма из страны Оз.

Эхайны уже не возвышались в отдалении глянцевитыми болванами. Они, все четверо, расслабленно сидели на песке, подобрав под себя ноги, умостив руки на коленях и склоня головы. От них исходила упругая волна ярких эмоций. Не требовалось больших усилий, чтобы прочесть и разобрать их по составляющим.

Слезы умиления, которым не уготовлено было увлажнить ничьих глаз.

И бесконечное обожание.

Супер-женщина и супер-директор Авлур Этхоэш Эограпп свое обязательство выполнила. Когда они вернулись с прогулки, в простенке между окон уже был установлен прибор, в котором не без труда можно было распознать обещанный терминал для связи с информаторием. «Ой, какая прелесть!» – прочирикала Озма и кинулась потрогать. Ее можно было понять: больше всего это походило на стеклянную раковину с торчащими из нее переливчатыми лучами… Кратов едва успел перехватить Озму: терминал был загодя включен и демонстрировал какую-то таблицу, вполне возможно – настроечную, и не хотелось бы, чтобы он вдруг отключился или, что еще хуже, разбился от неосторожного касания.

– Я осторожненько! – умоляла его Озма. – Я очень осторожно!..

Кратов был непреклонен.

– Это моя игрушка, – отрезал он.

Надувшись, Озма отправилась исследовать помещение. Не прошло и минуты, как ушей Кратова достиг ее ликующий визг, а спустя еще мгновение – русалочий плеск: Озма набрела на бассейн. Это означало, что часа на полтора он будет избавлен от светских бесед с женщиной, которая не понимает и половины его проблем.

В течение означенных полутора часов Кратов узнал нижеследующее.