Шрифт:
Но ее суровый отец, заслышав о намерении Мергенов свататься, посуровел еще больше: "Как, отдать свою дочь в дом, где старшим деверем будет этот неотесанный Караул?!. Нет, этому дураку в понуканье я ее не отдам!.." — "Но Годжук вроде бы джигит неплохой, — попыталась вступиться мать, видевшая, как мается ее младшая дочь. — Добрый, не обидит никогда…" — "Обидеть не обидит, но и защиты в нем дочь наша не найдет… Мы не худшие в ауле, без мужа не останется". И вот нашли ей жениха — с богатым калымом и гнилой душой. Потому-то может, и калым был большой…
С тех пор ожесточилось ее сердце — о своем ауле, о родных людях там слышать ничего не хотела, видеть не желала и ничего никому не рассказывала. Лишь нечаянно, много времени уже спустя, узнала Айпарча от соседки, что Гюльджемал и муж из одного аула и очень удивилась: "Так почему же он не помнит тебя?" — "Я была совсем еще девочкой тогда, где ему помнить… И Годжук Мерген, узнав, попытался спросить, из чьей она семьи, но она так дерзко оборвала его: — "А не все ли равно тебе, Годжук?!". — что он смутился отчего-то и больше не спрашивал. С горечью и окончательно поняла тогда Гюльджемал, что сватались к ней не по желанию самого Годжука, а скорее всего по настоянию кого-то из родственников, что бывает не так уж и редко и в хижинах, и во дворцах…
Шел третий год, как они переехали сюда, и в один из дней Айпарча услышала, что на ближнее стойбище кочевников кто-то привез к больному "тебибу" искусную женщину-знахарку. Сомненья все еще никак не оставляли Айпарчу, и она решила сходить к ней, благо муж был в своей обычной отлучке. А чтобы не зазорно было идти одной по степи, попросила Гюльджемал быть с нею вместе. Та сразу согласилась, да и какая женщина откажется пожаловаться знахарке на свои недомогания?..
У подруги была новость: вернулся из столицы и заехал к родителям в аул один из нукеров Эсен-хана и рассказал, что видел ее мужа. Сказал, что совсем тот плох, ноги отнялись, но еще попрошайничает, нищенствует на базаре, а носят его какие-то дружки, такие же терья-кеши — видно, в расчете на милостыню… Что домой уж теперь он не вернется, да и не хочет… Гюльджемал, рассказывая, злобно усмехнулась:
— Да и кто ему нужен, что нужно ему, кроме опия?! Будь он проклят и в могиле!.. Наконец-то я хоть от него отмучилась…
— Не надо так, Гюльджемал. Он несчастный человек…
— А я что, счастливая?! Или мой сын счастлив будет, если уже сейчас лишь молчит и смотрит на всех, как последняя забитая собака?! О аллах, прости мне слова мои… но нет уже больше сил терпеть!..
И всю дорогу до стойбища прошли они молча. Гюльджемал первой вошла к тебибе в кибитку и вскоре вернулась, успокоенная:
— Я ей сказала, чтоб она получше посмотрела тебя. Кто знает, может, и присоветует что-нибудь, а то и поможет вам… Иди.
Айпарча, наклонившись, вошла в кибитку, поприветствовала знахарку — и ноги ее вдруг ослабли… Неужто она ошибается? Неужели ж та самая?!. Да, это была та самая знахарка, что смотрела ее два с лишним года назад…
Но знахарка не узнала ее — мало ль каких женщин не перевидала она за это время. И Айпарча ничего не сказала ей, терпеливо перенося осмотр. Наконец, женщина-тебиб устало откинулась на подушки и своим резким, будто у ворона, голосом сказала:
— Никаких детей у тебя и быть никогда не могло. И не будет. Какие дети, когда твоя матка сама с детский кулачок… Да-да, совсем как туршек[19], не больше. И помочь я тебе, женщина-девица, ничем не смогу.
Айпарча онемела. Она ожидала всякого — сомнений, разных предположений, догадок, — но только не этого… Так или иначе, но Годжук все-таки уверил ее, что виною всему тут он сам, и она невольно, с оговорками, но все же поверила в свое здоровье. А теперь… Она мгновенно вспомнила все те недолгие подозрения свои в искренности знахарки и мужа… неужто обманули ее тогда? Или сейчас она ошиблась, эта женщина?.. Но тон знахарки был столь же уверенный теперь, как неохотный тогда, и так хорошо знала Айпарча своего мужа, что тут же поняла: предупредил он ее — да, уговорил… Попросил не говорить правды — да, он такой, Годжук Мерген, и другим быть не может… Но как же теперь быть ей, Айпарче, как взглянуть в глаза ему? В ней сидит, гнездится их несчастье — куда бежать ей от себя?!
— Не плачь, женщина, судьбу этим не умилостивишь…
— Я плачу не о том… не для того, — тихо, наконец, выдавила из себя Айпарча. — Но три года назад вы обнадежили меня… Вы тогда не говорили о туршеке, енеге[20]…
— Три года назад?
— Да. Муж привозил вас ко мне.
— Я никогда не лгу страдающим, женщина, ибо ложь только увеличивает страдания. И твое чрево было таким всегда, уж поверь мне. Не могло же оно столь сузиться и засохнуть за каких-то три года. Но постой… Как, ты жена Годжука Мергена?!..
— Да, енеге.
— Вай, какое несчастье… — Голос женщины дрогнул, глаза потеплели, и она с непривычным, видно, для нее сожалением качнула головой. И положила руку на плечо Айпарчи. — Я только потом узнала, кто возил меня в Салланчак-мукаме… Он от сердца этот мукам. И я давно хотела услышать, как поет его сам Годжук Мерген: говорят, совсем не так, как слышанные мной его подражатели… Он тоже врачеватель, твой муж.
Она замолчала надолго и потом сказала:
— Ты прости меня. И своего мужа тоже. Он, видно, хотел как лучше…