Несмотря на неослабные радикальные ожидания, в XIX в. впервые начиная с XV в. не произошло успешной революции. Поэтому большинство «стасиологических» исследований не включают 1848 г. в канон великих революций, перескакивая от 1789 г. сразу к 1917 г. Маркс в своё время назвал 1848 г. «фарсом» в сравнении с высокой «трагедией» 1789 г. А. Дж. П. Тейлор в знаменитом изречении осмеял его как «поворотный момент в истории, когда история не сумела повернуться». Но игнорировать 1848 г. как абсолютный провал — значит недооценивать событие, по-настоящему важное.

Прежде всего, оно имело огромное значение для современного революционного мифа, поскольку являло первый — и единственный — пример общеевропейской революции. Хотя события 1848 г. представляли собой в первую очередь серию отдельных национальных революций, они взаимодействовали и усиливали друг друга, пока пожар не охватил всю Европу. Поэтому в дальнейшем ожидалось, что настоящая революция будет мировой, принесёт спасение всему человечеству. Соответственно европейский социализм организовался в «Интернационал» и дал такое же название своему гимну.

Игнорировать 1848 г. неверно и с точки зрения сравнительного метода. Случаи неудачи, остановки или прерывания какого-либо исторического явления — прекрасные «контрольные пробы» при исследовании примеров его более успешного развития, как показывает сопоставление судеб Реформации в Германии, Франции и Нидерландах. На самом деле столь многие компоненты событий 1848 г. присутствовали и в 1789, и в 1917 гг., что первым признаком разумной интерпретации должен быть вопрос: почему в 1848 г. эти составляющие привели к столь ничтожному эффекту? Или, если взглянуть с несколько иной стороны: каким образом консерваторам впервые удалось победить в современной крупной революции?

Наконец, в полной мере значимость 1848 г. стала очевидна лишь в последующие годы. На время, безусловно, провал либеральной революции в Германии резко отделил её от современного Запада, поскольку задача национального объединения легла на полуаристократическую Пруссию. Но что, если в долгосрочной перспективе особый путь (Sonderweg) компромисса с силами «старого режима», ставший результатом 1848 г., в действительности подготовил Германию к тоталитарной «революции правых»? Вопрос актуальный, однако, сколько ни спорь, по-видимому, его не разрешить.

Меньше споров вызывает значение наследия 1848 г. для революционного будущего России. Действительно, величайшая из современных революций была бы невозможна в той форме, в какой мы её знаем, без главного продукта 1848 г. — марксизма. Эта доктрина, хотя и сформировалась в период расцвета романтизма первой половины XIX в., отличалась железной логикой, которая помогла ей стать господствующей идеологией более позднего «научного» социализма, как раз когда Россия шла к революции. Если существует общеевропейский революционный процесс, как утверждается в данной книге, то марксизм как посредник между 1848 и 1917 гг., безусловно, одно из ключевых его связующих звеньев. Пусть в области событий история в 1848 г. и не особенно повернулась, но в области теории она дала большой крен влево.

Однако самая яркая и поистине уникальная черта 1848 г. — тот факт, что в одной революции заключалось три. В первую очередь и в основном это была либерально-демократическая революция во имя принципов 1789 г. и наиболее радикального их воплощения — республики. Во-вторых — серия национальных революций, практически неизбежно сопутствовавших делу либеральной республики. И, наконец, — первая, слабая и в конечном счёте роковая попытка социалистической революции, причём только в одной стране — Франции; тогда она потерпела фиаско, однако её ожидало большое будущее. Таким образом, основной вопрос, поставленный первой половиной века ожидаемой революции, касается отношения и национализма, и социализма к исходной революционной идеологии — либеральной демократии с республикой на основе всеобщего избирательного права, впервые обозначенной после 1789 г. Стоит, конечно, отметить, что демократический прорыв Великой революции был частично заслугой «патриотов», действовавших от имени «нации», и такая позиция легко могла перейти в национализм tout court. Не менее важно, что в самом знаменитом девизе революции коллективные ценности равенства и братства перевешивают индивидуалистическую ценность свободы, а это уже чревато социализмом. Поэтому в нашей трактовке истории XIX в. основное внимание уделено неоднозначным и накладывающимся друг на друга силам главной троицы современности: либерализма, национализма и социализма.

В первой части данной главы социализм исследуется как продукт уже упомянутых «последних толчков» 1789 г. во Франции. Во второй части национализм рассматривается в связи с провалом либеральных революций Германии в трёх центрах: Франкфурте, Берлине и Вене. В целях упрощения хаотично сложной картины событий 1848 г. в панъевропейском масштабе о важных случаях Италии и Венгрии будет сказано вскользь. Зато Карлу Марксу, хотя собственно для 1848 г. он особой роли не играл, будет посвящена отдельная глава ввиду его незаменимости для коммунизма XX в.

Именно потому, что этот круг тем весьма широк, историография, относящаяся собственно к 1848 г., довольно скудна. Так как революция 1848 г. одновременно представляет собой единое интернациональное движение — первое светское движение подобного рода в истории Европы, — а также ряд отдельных национальных революций, большая часть соответствующей литературы посвящена её отдельным очагам с редкими отсылками к общей картине. Наиболее важные произведения такой литературы будут названы в надлежащем месте.