Если же без мата, то дела в Михайловском институте физиологической психологии Российской Академии наук обстояли и правда ужасно. Специалисты в области бухгалтерии, привлечённые дворцовой полицией и жандармами, насчитали по своей части столько нарушений, что мы с тёзкой даже не могли предположить, будет ли Денневитц добросовестно перечислять их в своём докладе, или же их перечень пойдёт отдельным к тому докладу приложением. Чуть более тридцати тысяч рублей казённых денег можно было, по утверждению экспертов-бухгалтеров, списать в прямые убытки, и ещё почти вдвое больше проходили в их отчёте как упущенная выгода. Да-да, мы оба с огромным удивлением узнали, что оказание платных услуг частным лицам было институту дозволено, но в действительности ушлые сотруднички делали эту работу с оплатой мимо институтской кассы. Думать тут можно что угодно, но предполагать, будто начальство в институте о том не знало, было бы непростительной наивностью. Так что для академика Угрюмова просто лишиться своего места стало бы невыразимым счастьем, но, скорее всего, его ждала куда более незавидная участь.

А вот с мерой причастности к этому безобразию каждого отдельно взятого институтского сотрудника разбирались уже мы и, в меньшей мере, жандармы. Как мы с тёзкой сообразили, жандармам Денневитц спихнул мелкую сошку, оставив себе самых злостных любителей левых доходов. Поступил так надворный советник вовсе не из жадности, как о том можно было бы подумать, и даже не из стремления заграбастать дворцовой полиции и себе лично побольше славы в раскрытии этого дела, а из соображений более практических. По его словам, у жандармов в связи с институтским делом шла своя чистка, всё-таки прав я оказался, предполагая, что некоторым надзирающим за институтом жандармам застилали взор регулярные отчисления с побочных заработков особо хитро выделанных обладателей и по совместительству исследователей необычных способностей. Так что пока Пятое отделение штаба Отдельного корпуса жандармов, которое в моём мире назвали бы управлением собственной безопасности, разбиралось, не без нашей помощи, с чистотой рук своих сослуживцев, особо не до других дел тем сослуживцам и было. Впрочем, наша помощь жандармам в самоочищении сильно большой не являлась, просто если на допросе очередного институтского ловкача всплывало упоминание о каком-то конкретном жандармском чине, выписка из протокола в тот же день уходила в то самое Пятое отделение.

На этом фоне отсутствие вовлечённости Михайловского института в заговор и мятеж смотрелось очень даже благостно, хотя бы уже тем, что сокращало нам объём работ и их напряжённость. Отсутствие, правда, полным не стало — один из тех троих, ответы которых на вопросы о мятеже тёзке не понравились, всё же отметился в вербовке заговорщиками некоторых офицеров, но двое остальных лишь имели среди заговорщиков родню, этим наказание грозило только за недонесение, да и то, наверняка отделаются лёгким испугом — доказать, что об участии родственников в заговоре они знали, мы так и не смогли, а в суде это не докажут тем более, тут позиции защиты предсказуемо будут намного сильнее, чем у обвинения.

Так что сосредоточились мы теперь только на разматывании финансовых нарушений в работе института да на незаконных доходах. Но нам, честно говоря, и того более чем хватало, уж очень много всего там переплелось и наслоилось. Так что Карл Фёдорович был целиком и полностью прав.

— Положение настолько нетерпимо, — продолжил он, дождавшись, пока и мы с Воронковым сделаем по глотку прочищающего голову напитка, — что ограничиваться одним лишь его описанием я полагаю неуместным, и потому беру на себя смелось изложить в докладе на высочайшее имя некоторые предложения по исправлению оного положения. И раз уж мы с вами вместе институтские безобразия открыли, было бы уместным выслушать и ваше мнение перед составлением доклада. Начнём, Виктор Михайлович, с вас.

М-да, такого официального культа Петра Первого, как это вроде бы имело место в Российской Империи моего мира, я тут не заметил, но вот уже второй раз за не слишком долгую историю моего в тёзкином теле пребывания присутствую на совете, проводимом по петровскому правилу — первым высказывается младший по чину. Хотя, если подумать, оно и правильно: в отсутствие давления авторитетного мнения старших чинов младшие могут говорить то, что думают, не заботясь о том, чтобы не противоречить начальству.

За время следствия я уже рассказывал тёзке, как была устроена система безопасности в режимных учреждениях моего мира, так, насколько знал это сам. Работать в таких местах мне приходилось, но не на столь высоких должностях, чтобы более-менее свободно ориентироваться в особенностях работы отделов, которые при советах именовались «первыми», а потом просто «режимно-секретными». Тем не менее, чем поделиться с тёзкой, у меня было. Его мои рассказы заинтересовали, в особенности сама идея надзора не извне, а изнутри, и именно эту идею он сейчас захотел подать Денневитцу. С тем, что я справлюсь с этим лучше него, дворянин Елисеев спорить благоразумно не стал, и потому от имени названного дворянина принялся излагать наше с ним общее предложение я.

— Мне, Карл Фёдорович, сам принцип внешнего надзора за деятельностью института представляется неверным, — зашёл я сразу с главного. — Надзор должен быть внешним и внутренним одновременно.

— Поясните, Виктор Михайлович, — заинтересовался Денневитц.

— В институте должно быть создано особое отделение, — тёзка успел подсказать, что здесь лучше говорить «отделение», а не «отдел», — которое и будет надзирать как за соблюдением всех принятых для Михайловского института установлений, так и за секретностью проводимых исследований. И надзор этот должен быть постоянным. Следует установить в институте такой регламент работ, чтобы мимо надзорного отделения не проходило ничто, а сотрудники самого отделения имели право и возможность в любое время проверить любое действие, которое вызовет у них подозрения. Набрать в отделение нужно офицеров и чиновников из жандармерии и дворцовой полиции, возможно, выведя их за штат в своих ведомствах. Помимо надзора, чины отделения должны будут обращаться в свои ведомства для проведения усиленных гласных и негласных проверок в отношении тех сотрудников, чьё поведение будет выглядеть подозрительно. Отделение должно будет иметь доступ к любой документации института, документация же самого отделения должна быть для остальных сотрудников института, даже для руководящих, закрытой.

— Интересно, Виктор Михайлович, очень интересно, — задумчиво сказал Денневитц. — К вашему предложению мы ещё вернёмся несколько позже, теперь же, Дмитрий Антонович, послушаем вас.

— Я бы полагал желательным внедрить в Михайловский институт нашего негласного агента, — с некоторой задумчивостью начал Воронков, — но мнение Виктора Михайловича представляется мне более дельным, хотя в полной мере моего предложения и не отменяет. Напротив, то, что предлагает Виктор Михайлович, даже облегчает исполнение такого внедрения. Я же понимаю, что на сей момент таковым агентом может быть только сам господин Елисеев, но вот его-то внедрить в институт как агента мы и не можем — как служащий дворцовой полиции он там уже известен. А найти подходящего человека было бы делом не таким скорым, как того хотелось бы. Но вот при наличии в Михайловском институте такого отделения мы сможем выявить подходящего нам человека среди уже действующих институтских сотрудников.