Солли встал позади него.

— Вы, случаем, не про старого жидовского фрица с вот такой шевелюрой, мистер? — произнес он с отличной комедийной подачей. Комптон обернулся и уперся в ухмыляющегося уличного отброса вполовину ниже его ростом.

— Именно, — сказал он. — Из недавно прибывших. — Из фрицлянда, — договорил Солли.

— Хм! Э-э, да.

— Так он вон там, дрыхнет на задах.

Комптона переполнила радость — нашел, а эти дурни рады его сдать с потрохами. Все вместе с широкими улыбками перешли узкую дорогу и нырнули в черный ход огромного высокого склада, стоявшего вдоль боксерского клуба. Там они шагали в тесном уродливом лабиринте ворсистых ковров и одеял, выцветших и стоптанных временем. Добрались в дальний угол, где здание съеживалось до комнаты с некогда белым кафелем и закрытыми воротами на внешний двор. Не говоря ни слова, все встали и стали ждать. Люди Комптона смекнули первыми; начали складывать свое барахло. Ленни, самый крупный, быстро придвинулся к Комптону, а тот спросил: «Ну и где он?» — глядя прямо в ухмыляющееся лицо Солли. Ленни навис над раввином, готовый выбить улыбку из наглого недоростка.

Бритва в секунду оказалась у его лица, а затем упала обратно к оцепеневшему боку Солли. Одно-единственное движение. Просто, как чихнуть или прихлопнуть муху. Действие — и снова неподвижность. Целую вечность ничего не происходило. Потом лицо Ленни треснуло. Солли рассмеялся, и его хевра вышла из теней и рвала бока бегущей банды Комптона, пока те панически метались по лабиринту из затхлых ковров в отчаянных поисках двери и спасения.

Комптон остолбенело уставился на задыхающегося Ленни, стоявшего с половиной лица в руке, а потом пустившегося бежать в ручьях слез и крови.

— У меня сообщение для тебя и твоих приятелей во фрицлянде.

Комптон поднял взгляд.

— У них там нынче вроде как новый крест?

Комптон пытался понять.

— Вот так выглядит, верно? — сказал Солли, и в воздухе промелькнули его твердая рука и парикмахерская бритва и вырезали на лице Комптона солнечное колесо раньше, чем у того успели отреагировать руки.

Его и еще одного, не успевшего выбраться, выволокли наружу и пнули к старикам, сгребавшим свои фальшивые зубы, битые чашки, рваные открытки и прочие бесценные пожитки, потому что рынок закрывался, а пабы открывались.

Комптон упал между ними, кровь брызнула на чайную скатерть, которую иссушенный старикашка изящно складывал огрубевшими руками, дрожащими после шести часов безблагодарного стояния на морозе. С его красного обледеневшего носа болталась длинная сосулька соплей, словно маятник из мозговой жидкости. Старик отшатнулся, утер нос волосатой тыльной стороной ладони и пнул открытую рану на лице Комптона с такой силой, какую только позволяли хрупкие кости.

— Козел, — сплюнул он и бережно вернул свое сокровище.

Теперь Комптон уползал на четвереньках. Солли встал над ним и сунул в руку старика пару монет, на что тот подмигнул и споро растворился в тепле ближайшего паба.

О Комптоне больше никогда не слышали, а разъяренный Химмельструп так и не получил его последнюю депешу.

Ничего этого Гектор не знал, сидя в своем чердаке высоко над суетливой торговлей, что волновалась и процветала на улицах несколько часов назад. Он вернулся после глубокого сна без снов в ядре сумасшедшего дома. Там был Николас, неподвижный и улыбчивый, сидел в ногах кровати, когда Гектор проснулся. Сопроводил из странной безопасности своей комнаты по большой больнице, украшенной венками и гирляндами из разноцветной бумаги, какие пациенты с любовью вырезали несколько недель назад. По пути они миновали рождественскую елку, искрившуюся от новых и весьма сомнительных электрических свечей. Снег снаружи прекратился, слабое солнце настойчиво примешивало краску к проходящему дню. «Кромвель» прибыл к причалу в два. Николас и сын Моисея аккуратно помогли Гектору перебраться на борт.

— Твои первые два задания выполнены блестяще, — произнес Николас, пока старика, ухватившегося за поручень обеими руками, качало на палубе. Гектор совершенно забыл о ночи в бывшем саду Блейка. Он уже хотел что-то ответить — или так казалось, — но это осталось неведомым. Рот и голосовые связки ждали, когда смогут подхватить слова, но, пока катер выходил на густую воду, так ничего и не послышалось. Николас помахал вслед крошечной фигурке, уходящей к башне Святого Стефана и Вестминстерскому мосту, который умудрился удержать остатки низкого света, придавшие ему достаточно сияния, чтобы выдавить хотя бы шепоток от великолепного Лондона, описанного поэтом.

— Господи, кажется, будто уснули сами дома, — тихо сказал Николас.

Гектор расслышал его — расслышал поверх шума двигателя — и отвернулся взглянуть на мост. Слабое свечение наполнило его неожиданной радостью. Он обернулся помахать Николасу в знак благодарности — или дружбы, или связи, — но того уже не было. Старик улыбнулся и схватился за борт уже иначе. Он знал, что Николас вернулся помогать и поддержать пациентов на их празднестве, а позже отправится в мятую постель слушать голоса по радио.

Ему даже пришлась по душе поездка обратно в Ист-Энд, он наслаждался видами Лондона с холодной и прочной деревянной палубы. Изредка замечал, как капитан или его сын выглядывают из рубки, чтобы проследить, что их драгоценный груз на месте и в комфорте.

После рынка улицы казались еще более безлюдными и запустелыми.

Он взобрался по холодной лестнице в свою комнату, все еще чувствуя качку Темзы в напряженных и дрожащих ногах. От двери миссис Фишберн не было ни звука, и он прокрался мимо ее спящего безупречного порога и поднялся по последнему маршу с ключом в руке. Быстро разжег огонь и вскипятил чайник, напевая под нос старую мелодию, глядя, как крепнет пар. Его самого удивило, какое счастье пульсировало внутри. Как тот холодный мост, оно впитывало тепло и преображало все вокруг. Здесь, с немногими пожитками и в гуле новой надежности, он ощутил жутковатую и нарастающую уверенность, что все рассказанное Былым может быть правдой и что ему предстоит сыграть какую-то роль в будущем событии. Неплохо для того, кто несколько месяцев назад прощался с жизнью и погружался в режим тихого ветшания в доме престарелых имени Руперта Первого. Гейдельберг казался далеким, словно сказка из другого столетия. Гектор позабыл большую часть предыдущей жизни — хороший знак. Его не тронул божий «энзим доброты», приходящий, как настаивал Николас, в начале дряхления, когда существует только прошлое, и умирающий старик соскальзывает задом наперед в его сияющие объятья. Мысли ненадолго вернулись в сад на Геркулес-роуд. Он пытался прочесть текст через линзы памяти, но отдельные отрывки пропали или отказывались входить в фокус. Затем сад оттянулся, оставляя только ощущение удовлетворения, правильно сделанного дела.