Давид не задаёт вопросов. Не ждёт. Не раздумывает. Он выходит, захлопнув дверцу так, что дрожат стёкла. Я смотрю, как он уходит, его шаги твёрдые, решительные, злые.

Гия корчится в полусне, его лицо покрыто потом, губы двигаются, но звука нет.

– Держись… – я шепчу, не зная, слышит ли он. Автоматически глажу потные волосы. Передо мной человек. Ему больно, плохо… и он умирает.

Минуты тянутся, как раскалённый воск, и когда дверь снова распахивается, я от страха вздрагиваю.

Давид молча швыряет пакет мне на колени.

– Хватит? – его голос хриплый, короткий, словно он только что отбил этот вопрос у самого дьявола.

Я смотрю на него, глаза горят, голова раскалывается от переизбытка эмоций, от злости, от страха, от обречённости.

– Я не Бог. – выдыхаю тяжело, почти шёпотом. – Но попробую.

Машина ныряет во двор, и в какой-то момент я понимаю, что ожидала совсем другого. Серый ангар, заброшенный склад, тёмный подвал с голыми стенами, запах сырости и страха – вот что рисовало сознание, пока меня везли в неизвестность. Но вместо этого я вижу гладкий чёрный асфальт, идеально выложенный камень подъездной дорожки, аккуратно подстриженные кусты, фонари, отбрасывающие мягкий свет на мраморные ступени. Ворота закрываются бесшумно, как капкан, защёлкивая меня в новом, чужом мире, который не просто пугает – выбивает из-под ног последние опоры.

Этот дом не похож на логово преступника. Это чья-то жизнь. В нём нет показной роскоши, от которой веет безвкусицей. Всё здесь дорого, но сдержанно: прямые линии, дорогая древесина, матовый блеск стекла, высокие окна, из которых льётся тёплый свет. Это не временное убежище. Это дом, в котором живут.

Я моргаю, пытаясь осознать, что меня привезли не в место, где людей убивают, а туда, где они завтракают по утрам, пьют кофе, смотрят телевизор, читают книги в кожаных креслах у камина. Где живут размеренной, обустроенной жизнью – своей, непохожей на мою.

Но именно это пугает сильнее, чем если бы меня втащили в тёмное подполье с липкими от чужой крови стенами.

Вонь страха я бы поняла.

А в этом доме – тепло.

В этом доме опасность пахнет кофе и специями.

И от этого страшнее в тысячу раз.

Гия умирает.

Я слышу его дыхание – хриплое, тяжёлое, болезненное, чувствую, как его вес наваливается на Давида, тянет вниз, но тот не отпускает. Он заталкивает его внутрь, не спрашивая, не предупреждая, и я спотыкаюсь, почти падая, но тут же снова сцепляю пальцы в кулаки.

– Куда?

– На стол.

– В кухню! Налево! – орет Давид.

Большой, массивный, из тёмного дерева, он стоит в центре просторной кухни, рядом с белоснежными шкафами и идеально чистыми стеклянными фасадами. Этот стол видел ужины, завтраки, бокалы красного вина, горячие тарелки супа, чьи-то руки, сжимающие друг друга в вечерней тишине.

Но не кровь.

Не такая боль.

– Клади!

Давид рывком запрокидывает брата на столешницу, сметая на пол полотенце, стеклянную бутылку с водой, пустую чашку. Грохот разносится по кухне, как выстрел, но никто не вздрагивает.

Гия бледный, его губы пересохли, лицо покрыто испариной.

Я хватаю шприц, резким движением вскрываю ампулу, не думаю. Времени нет. Если не ввести антибиотики сейчас, инфекция убьёт его быстрее, чем он успеет открыть глаза.

Игла входит под кожу в вену, я нажимаю на поршень, чувствуя, как Давид смотрит на меня.

Не на брата. Не на его рану.

Только на меня.

Я должна спасти его.

Не потому что хочу.

Потому что если он умрёт, меня тоже не оставят в живых.

Но если он выживет…

Я вдруг понимаю, что это ничего не изменит. Потому что я уже здесь. В этом доме. В этом мире. В этой клетке.

Кровь сочится, пропитывает столешницу, стекая по её гладкой поверхности, и я почти слышу, как она капает вниз, на мраморный пол. Я не чувствую холода, не чувствую боли в пальцах, но знаю – они дрожат. Я разрезаю кожу шире, осторожно, но быстро, чтобы добраться глубже. Всё, что происходит, неправильно, ненормально, против всех медицинских протоколов, но у меня нет выбора. Я должна зашить.

Я тянусь за нитками, но, раскрыв пакет, замираю.

Кеторол. Спирт. Бинты. Антибиотики. Но где, чёрт возьми, шовный материал?!

Я поворачиваюсь к Давиду, чувствую, как пульс ударяет в виски.

– Где нити?!

Он щурится, как будто я спросила, где в этом доме оперблок с ультрасовременным оборудованием.

– Какие ещё нити? Ты не можешь взять эти?

Он кивает на бинты.

Я закрываю глаза. Вдыхаю. Глубоко. Иначе я начну кричать.

– Бинты?! Ты серьёзно?!