А бывала тишина, как сегодня – тяжёлая, слипшаяся, тревожная, будто в ней кто-то стоял и смотрел.Даже тишина была разной. Бывала тишина мягкая, вечерняя – как объятие.

Чашка «пела», когда в неё наливали воду. Стул скрипел – и по этому звуку Анжелика знала: Лада устала. Вздох – значил: не надо сейчас задавать вопросов. Ровное дыхание – можно подойти, обнять.

Она чувствовала людей по их голосам, по их запаху, по походке. По вибрации в полу, когда кто-то приближался. Она не видела – но знала, когда человек врёт. Когда боится. Когда уходит.

И сейчас, в этом утре без Лады, всё вокруг звучало иначе. Стены молчали. Воздух затаился. Тишина стала чернее.

И это была не просто тревога. Это была тишина, в которой пропадают люди.

Пронзительно синий – это её глаза. Анжелика не видела их уже почти десять лет, но если закрыть всё внутри себя, затаиться – они всё ещё там. Два огня. Синие, как январское небо. Как электричество перед грозой. Глаза, в которых невозможно было спрятаться – потому что они всегда видели больше, чем ты хотела показать.Цвета для Анжелики были чувствами. Голубой – это голос Лады. Тот, что звенел утром, когда она говорила: «Подъём, малышка». Голубой был прохладным, как компресс на лбу, когда она болела.

Чёрный – это тишина. Не обычная, а та, в которой пряталась беда. Сейчас именно такая тишина стояла в доме. Глухая. Вязкая. Слышимая даже через закрытые окна.

Красный – это ложь. Её голос. Его дыхание в трубке. Отговорки. Уходы от ответа. Она не знала, как выглядит красный цвет, но внутри он ощущался как вспышка боли, как ожог на коже.

Анжелика жила в ритмах. В звуках. В интонациях. В памяти.

И в этой памяти Лада была – не просто сестрой.

Анжелика не спрашивала. Она просто ложилась ближе к стене. И молчала.После смерти родителей, именно Лада стала её опорой, матерью, миром. Ей было тогда двенадцать. Тишина дома была другая. Но она слышала – как Лада ночами плакала в ванной, закрываясь от неё стеной, водой, полотенцем в дверях.

Лада стала ей всем. Подругой. Проводником. Тем, кто научил жить в темноте не как в наказании, а как в другом измерении.

А по сердцу.Но без Лады и оно рушилось. Потому что без Лады она была слепа не по глазам.

Гнев в ней не вспыхнул – он накапливался, капля за каплей, с каждой секундой без ответа, с каждым вежливым «не знаем», с каждым пустым гудком. Он был не горячим, а ледяным. Медленным. Ядовитым. Это была не ярость девочки. Это была боль женщины.

Анжелика снова набрала его номер. В груди уже не трепетала надежда. Там был лишь комок тугой, чёрной ярости.

– Да? – голос Глеба был ленивый, будто она отвлекла его от чего-то более важного.

– Где Лада? – её голос сорвался с губ хрипло, глухо. Словно откуда-то изнутри, откуда вырываются только самые настоящие чувства, которые не хотят быть услышанными, но всё равно рвутся наружу.

– Я же уже сказал – я не знаю, – он выдохнул, будто устал от этих разговоров.

– Ты врёшь, – прошипела она. – Ты знаешь. Я чувствую. Ты врёшь так же вяло, как тогда, когда говорил, что любишь её.

Молчание. Только его дыхание. Ровное. Без эмоций.

– Анжелика, у тебя истерика. Тебе нужно отдохнуть.

– Отдохнуть? – её голос задрожал, но не от слабости. От гнева. От обиды. – Ты разрушил её. Ты предал её. Ты выбросил её из своей жизни, как исписанную страницу.

– Я…

– Заткнись, – сказала она, и это было самым взрослым, что она когда-либо произносила в жизни. – Просто. Заткнись.

Она отключила, не дослушав. Телефон упал из пальцев и глухо ударился о ковёр.

Анжелика стояла несколько секунд. Потом опустилась на пол, у стены, медленно, как будто в ней отключили ток. Колени подогнулись, спина соскользнула вниз.

Губы были прикусаны до крови. Но она этого не чувствовала.Пальцы дрожали. Она крепко сцепила их, прижимая к груди.

Застывшие. Старые. Тяжёлые.Она не плакала. Слёзы в ней были, как лёд.

От бессилия. От страха. От того, что в этом новом, незнакомом, враждебном пространстве не было больше её голоса.Но сердце… сердце разрывалось.

– Вернись, Лада…– Вернись… – прошептала она в пустоту.

Это был последний треск льда внутри.Это не был зов. Не мольба.

Хочешь, продолжу до момента, когда она решает действовать сама – без зрения, без поддержки, но с верой?

Она долго сидела на полу, будто бы застыв в той точке времени, где всё распалось. В теле – тяжесть, в пальцах – пустота, в сердце – дыра. Вокруг не было ничего, только тишина. И даже тишина больше не говорила с ней – она стала глухой, как снег.

Анжелика подняла голову. Медленно, почти по миллиметру. Как будто вместе с этим движением приходило решение. Сначала – только внутри. Как тонкий звук, едва слышный аккорд в голове. Но с каждой секундой он становился громче.

Голос её был низким. Ровным. Спокойным. Опасно спокойным.Она протянула руку, на ощупь нашла телефон. Свайпнула вверх. Открыла диктофон.