— Новости спорта, — перехватил эстафету энергичный женский голос. — В Тбилиси завершился чемпионат СССР по шахматам. В долгой и сложной борьбе победу одержал Михаил Таль. Второе место завоевал Виталий Цешковский, на третьем месте — Лев Полугаевский. Хорошую игру показали хозяева чемпионата — гроссмейстер Тамаз Георгадзе, шахматист активного позиционного стиля, занял почетное четвертое место…

Старенькую «Неву», вещавшую с резной полочки, я слушал одним ухом, другим внимая опаздывавшей маме.

— На обед сваришь себе пельмешек, ладно? — суетилась она, пытаясь одновременно набросить шубку и застегнуть «молнию» на сапоге.

— Ладно, ладно… — ворчливо ответил я, опускаясь в позу рыцаря у ног прекрасной дамы. — Давай, застегну…

— Да я сама… — отозвалась мама слабым голосом, что в переводе с женского означало согласие. — А… У вас сегодня мало уроков?

— Мало будет завтра, — пропыхтел я, дотягивая тугой замочек. — А вот некоторые начнут сегодня отмечать… Прямо на рабочих местах…

— Скажешь тоже! — неубедительно фыркнула родительница. — Так, чисто символически… Спасибо, Дюш! Пока, пока!

Шарф она намотала на пороге, шапочку надела на лестничной площадке, а короткую шубейку застегивала, торопливо цокая по ступеням. Вздохнув, я прикрыл дверь и вернулся на кухню.

Радио напевало ясным голосом Сенчиной, но я его выключил. Мне и новостей хватило. Милевский… Милевский…

Да, этот поляк, в отличие от желеобразного Герека, способен действовать решительно и жёстко. Победа?

«Посмотрим, — подумал я уклончиво. — В любом случае, Бжезинский напрягся. Збиг так надеялся, что Кароль Войтыла поселится в Апостольском дворце — и на тебе. А теперь и вторую влиятельную фигуру убрали с доски! И чем играть? Ладно, посмотрим…»

Глянув на часы, я решительно отрезал ломоть от батона и щедро намазал его маслом. Чай еще не остыл, но уже не обжигал.

В самый раз…

Тот же день, позже

Ленинград, улица 8-я Красноармейская

Там, где сходились оба коридора и гулкая лестница, вся стена была увешана стенгазетами. С листов ватмана глядели бородатые Деды Морозы и румяные Снегурочки, вихрем мчались тройки и разлаписто ершились наряженные ёлки. «С Новым 1979 годом!»

Читать школьные дацзыбао мне было некогда — звонок на большую перемену звал в столовую. Торопливо шагая, я лишь улавливал новогодние приметы — резные снежинки на стеклах окон, серебристые струйки «дождика», прицепленные к потолку мокрыми клочками ваты, гирлянды под потолком — первоклашки весь урок резали цветную бумагу на полоски и склеивали их в колечки, мастеря звенья мягкой цепи…

В столовке бурлила жизнь — гвалт стоял, будто на стадионе в решающую минуту пенальти. Я, как человек положительный и степенный, взял поднос и занял очередь, свысока взирая на кипение страстей.

— Макароны с поджаркой. И чай. С рогаликом!

Шестнадцать минут до звонка, можно не спешить. Я занял столик у окна. Рядом, отрешенный от земного, насыщался Паштет.

Всё, как обычно, и надо было напоминать рассудку, что два дня спустя случится перелом лет — истает последняя секунда года уходящего, и тотчас же затикает следующий, семьдесят девятый.

«С Новым годом, с новым счастьем! С новым горем, с новыми бедами и вызовами…»

— У вас свободно? — послышался воркующий девичий голос.

В шутку испросив разрешения, Кузя выставляла посуду на мой столик. Тут же нарисовалась Тома «Большая». Она присоседилась к нам, посверкивая зелеными глазками, а я изображал кротость и смирение.

Наташа доброжелательно улыбнулась Тамаре, кивнув на ее полупустой поднос:

— И это всё?

Кроме блюдца с салатиком и компота, Афанасьева ничем не разжилась.

— Худею! — буркнула она, независимо вздергивая носик.

Кузя не удержалась, и фыркнула.

— Да куда ж тут худеть! Тебе бы пополнеть… в отдельных местах!

— Девочки, не ссорьтесь, — примирительно воззвал я, уплетая макаронные изделия.

— А мы не ссоримся, — ясно улыбнулась Наташа. — Просто обмениваемся мнениями. Да, Томуся?

Тома молча склонилась над своим винегретом, без видимого желания вылавливая горошины. Ушки ее пламенели, словно флажки на седьмое ноября.

«Отелло моё зеленоглазое…»