Инга с Майей вернулись к восьми — уставшие, исцарапанные и, кажется, повеселевшие. Высыпав на кухонный стол добычу — всего-то два десятка сизых сыроежек да глянцевитых маслят, отправились в баню. Инга, походя, мимоходом, охватив взглядом ополовиненную бутыль на столе, сказала с полувопросительной интонацией: «А завтра — за руль…» Вернее всего, она была озадачена не самим фактом пития, но тем, что действо совершалось в одиночестве. К тому же водку Корней пил редко, предпочитал вино.

После бани мать и дочь довольно долго занимались сопутствующими приятными процедурами. Майя, окружив себя лосьонами, изучала с помощью настольного зеркальца распаренное лицо. Инга, стоя в прихожей совершенно обнаженной перед большим напольным зеркалом, сушила феном густую растительность под животом. Корней, давно изучивший послебанный ритуал, на сей раз неожиданно для себя неуверенно заметил:

— Ну, ты как-то… Ушла бы в спальню, что ли. Перед Майей как-то… не очень…

Она легонько тряхнула распущенными черными волосами, рассеянно покосилась через плечо.

— Так мы ж мылись только что вместе… Ты чего?

Она стояла крепко расставив ноги, на спине между лопаток рдела царапина, выпуклые ягодицы хранили два симметричных следка от пупырчатого пуфа, покинутого Ингой пятью минутами раньше.

Подумав, добавила:

— Для дочери не должно быть секретом тело матери. Я так думаю. Лучше быть для нее… как бы старшей подругой. Чтобы она тебе доверяла. Ты не согласен?

— Да согласен, согласен… — Корней вышел на крыльцо, жалея, что сделал никчемное замечание. То смутное, что бродило в душе, не могло, да и не должно было найти словесного выражения. С крыльца работающая феном Инга была так же хорошо видна.

— Хорошо еще — по имени тебя не называет, — сказал Корней, — все же это, по-моему, перебор.

— Да, может быть, — отозвалась Инга, — у меня с матерью все немного по-другому было. Время было другое.

Она некоторое время вяло распространялась на темы воспитания. Корней в какой-то момент осознал, что в течение ее монолога он, почти не слушая, вглядывался пристально в ее гладкую смугловатую спину и соотносил мысленно талию и ширину бедер, наблюдая, как маленькая округлая кисть сноровисто почесывает поясницу. Внимание скользило — от смыслов к формам. И это напоминало болезнь.

Неожиданно вспомнил их первую близость, первое потрясение его достаточно зрелой чувственности. Он тогда заявился к ней в отделение поздно вечером, в начале ее обычного ночного дежурства. Инга быстро нашла какую-то кургузую вазу для его трех роз, потом, сияя глазами, сказала: «Я — на минуту», — выскочила в палату в середине коридора, вернулась в ординаторскую и, плотно закрыв дверь, позволила себя обнять. Его тогда восхищало и волновало в ней многое: белизна халата с короткими, до локтей рукавами и кокетливыми голубыми вставками, сочетание этой тугой белизны с темно-вишневым цветом ее водолазки, нежность лица, нежность талии, которую он находил под расстегнутым халатом. Ее чуть раскосые зеленые глаза, когда он злоупотреблял поцелуями, расширялись, приобретали выражение шалое и веселое. Это была их третья встреча, он всякий раз заявлялся к ней на работу, но в первый раз она стала так пылко отвечать на его поцелуи. Мнимое ощущение их уединенности взволновало его необычайно. Он позволил себе чуть больше, чем следовало. Когда расстегивал пуговицы у нее на халате, желая добраться до тела, она, кажется, даже возражала. Потом произошла мгновенная перемена. Помрачнев, она быстро подошла к двери и двумя поворотами ключа закрыла ее. Вернувшись к нему и подставив губы для поцелуя, неожиданно положила руки ему на ягодицы и крепко сжала. Тело Корнея мгновенно отозвалось на это движение. Он дал несколько больше воли рукам, все еще колеблясь, но тут Инга вывернулась из его объятий и, обратившись к нему спиной, спокойно подняла юбку вместе с халатом и спустила колготы. Под ними, между прочим, не оказалось трусов. Она опустилась локтями на стол, шелестяще сказала через плечо: «Не сдерживайся». Он не совсем понял эту фразу, вероятно, она подразумевала, что ему сейчас не следует показывать чудеса выносливости и что в данный момент и в данном месте они весьма уязвимы. Целуя те части ее тела, которые оказались обнажены, он испытывал совершенно непредсказуемое, умопомрачительное возбуждение.

Потом он размышлял над тем, что такие ощущения должны быть временны, преходящи и обусловлены новизной впечатления. Но он заблуждался. Спустя четыре года и сколько-то там месяцев ее тело, ее кожа и ее запах по-прежнему имели над его волей очевидную власть. Его воля находилась в подчинении, довольно, впрочем, сладком.

8

В итоге он допил бутылку можжевеловой. Но от этого легче не стало, просто потянуло в сон, и он отправился в постель неприлично рано. Инга с Майей на веранде еще долго смотрели телевизор.

Ночью проснулся от сердцебиения. Поворочавшись, встал, натянул на себя шорты и вышел в темный двор. У бани справил нужду в заросли крапивы, а затем зашел внутрь. Постояв в душистом тепле, пустил душ, подставил голову под бьющие струи. Произнес громким шепотом роковую фразу:

— До начала ноября время есть.

На ум ему пришло банальное сравнение: явь нескольких последних дней напоминала сон. Хотелось проснуться так же, как он проснулся десятью минутами раньше. Проведя широкой влажной пятерней по лицу, встряхнул головой. Поднял глаза, рассчитывая встретить свое отражение в круглом зеркале, прилаженном на кирпичной стене. На секунду замер. Зеркало висело на месте, но почему-то было укрыто, завешено кружевным носовым платком — темно-сиреневым с разводами. Корней, помедлив, очень осторожно, пугая самого себя сиплым дыханием, удалил платок. Матовый овал привычно открылся, засиял. В душевой царил полумрак, поэтому отразились прежде всего его воспаленные белки.

Корней снова помотал влажной головой и вышел из бани в ночную прохладу. Он покосился на часы, отметив, что три часа назад наступил новый день — 22 августа.

Когда он на цыпочках вернулся в дом, Инга сидела на постели. Смотрела встревоженно.

— Плохо себя чувствуешь? С сердцем что-то?

— Все нормально. В туалет ходил.

Утром пришлось выпить пива. После чего Инга решительно заявила, что за руль сядет она. Корней был вял, лишь пожал плечами, хотя обычно в подобных ситуациях возражал решительно. И все, кстати, обходилось.

— По дороге забрось меня в офис, — попросил хмуро, — я не успел ни черта за выходные… Придется собраться.

— До ночи там будешь? — вздохнула Инга. — Ладно, нет проблем.

С учетом вечерних планов он предложил выехать пораньше — скажем, в три. Инга напомнила, что где-то в это время должна прикатить теща, замышлявшая в доме большую уборку. Она собиралась остаться на даче, и у нее не было ключей.

— Позвони ей, — хмуро попросил Корней, — ускорь…

Теща Ираида не заставила его злобно сверяться с часами — прибыла в начале четвертого. Он еще уделил ей некоторое время: водил по пустым комнатам теплого дома, будто насупившегося перед отъ ездом хозяина, — указывал углы с не разобранными еще со времен новоселья сумищами и пакетами, чреватые накоплением хлама. Корней не терпел избыточный домашний хлам. Теща покладисто и готовно кивала. Вообще ее явления были Корнею прежде приятны. Сама Ираида ему скорее импонировала — своей моложавостью, легкостью, немногословностью и забавной боязливостью. В ней можно было найти не так уж много общего с дочерью. Пожалуй, лишь удлиненную форму глаз цвета спелого крыжовника. Теперь, правда, поскольку он сопрягал ее с некоей темной стороной в жизни жены, посматривал на нее отчужденно. И привычной ее робости и чуть заискивающей интонации искал иные — особые объяснения.