– Не вижу разницы, где работать.

– Это для кого как, - раздраженно воскликнул Кучинский.
– Тебе и, скажем, твоим друзьям вроде Бабкина все равно, где пыхтеть. Разве вы что-нибудь понимаете в жизни! А у меня другие потребности. Помню, я одну книжку прочел...

– Скажите пожалуйста!
– Вадим уже начал задираться.
– Кучинский интересуется книгами! Чудеса. Это какой же том в твоей жизни? Второй или третий?

– Брось, Вадимище. Поговорим как мужчина с мужчиной, - вкрадчиво сказал Кучинский, дотрагиваясь до его плеча.
– Я для тебя, старик, многое могу устроить.

– Не нуждаюсь.
– Багрецов нетерпеливо дернул плечом и еще плотнее придвинулся к стене.

– Напрасно. Так вот, я начал про книжку...
– Кучинский высоко закинул ногу на ногу и приготовился к обстоятельному рассказу.
– Ты, конечно, ее читал, увлекательный такой роман, про Гулливера. Автора не помню...
– Он выжидательно помолчал, надеясь, что Вадим подскажет фамилию, но тот решил не поддерживать разговора.
– Ну да ладно! Всех писателей не упомнишь. Память скверная. Номера телефонов даже забываю...

Кучинский присел к столу и, рассматривая себя в увеличительном зеркале, продолжал:

– Не помню, старик, почему, но Гулливер оказался выброшенным на берег. Проснулся и увидел, что каждый его волосок прикручен к колышку. Веселенькое дело! Он даже головы не мог приподнять... Вот так и я, старик, привязан к своей жизни в Москве. Каждый колышек... как бы это сказать, ну...
– полезный родственник, знакомый, какой-нибудь приятный дом, где я часто бываю, водная станция, Дом кино, скамейка в "Эрмитаже". Ну конечно, наша квартира, свои ребята, девочки...
– говорил он, как бы выцеживая слова.
– Вот и посуди, старик: могу ли я уехать из Москвы? Приподниму голову - больно, да и волосы можно оборвать, то есть, я хочу сказать, все самые необходимые связи. Понял теперь, в чем дело?

– Тут и понимать нечего - быть тебе лысым. Будут развеваться на колышках волосики Кучинского.

– Думаешь, пошлют?

– Так же, как и всех.
– Вадим передернул плечами.
– Даже папа не поможет.

Это верно. Еще в прошлом году Жора предпринял кое-какие меры, чтоб устроиться в Институт электроники и телевидения, но безуспешно. Теперь будет еще труднее. В пустыне скоро начнут строить медный комбинат, о котором рассказывал Курбатов, раскинутся повсюду зеркальные поля, потребуются десятки инженеров-"фотоэнергетиков". Это редкая специальность. Хорошо, если удастся устроиться в Ташкенте в какой-нибудь "фотоэнергетический трест". А если нет? Придется работать сменным инженером солнечной электростанции. Удовольствие среднее. Нет, Жора, это не для тебя.

– Может, мне здоровье не позволяет?
– пробормотал он неуверенно.
– Пустыня не для всех.

– Святая наивность, старик!

Последнее слово Вадим сказал с подчеркнутой насмешкой. Кучинский озадаченно посмотрел на него и склонил голову набок, будто к чему-то прислушиваясь.

– А я уже медицинские связи налаживал. Был один врач на примете.

– Скажи: за каким чертом ты посвящаешь меня в свои грязные дела? рассердился Багрецов.
– Удивительный цинизм.

– Я ведь не на собрании выступаю, - примирительно сказал Кучинский и поморщился.
– Обыкновенный дружеский разговор. Может, я за советом пришел? Ты передовой комсомолец? Передовой. Обязан ты заниматься воспитательной работой среди рядовых комсомольцев вроде Кучинского? Обязан. Вот я непонимающий товарищ, серый. Разъясни ошибки, перевоспитай меня.

– Видно, этим делом займутся твои товарищи по институту.

– Подумаешь, пригрозил!
– процедил Кучинский.
– Я откровенный человек и святого из себя не строю. У меня вполне естественное желание - остаться в том городе, где живу. Могу я этого добиваться или нет?

– Но какими средствами?

– Не важно, старик. Все так делают.

– Кто все? Миша, Майя, Эля?

– Не только. Я тебе говорю - все!

– Не клевещи!
– Вадим вскочил с кровати.
– Я знаю всех наших ребят. Какой ты комсомолец! Карьерист грязный!

– Тоже мне чистенький!
– Глаза Кучинского сердито выкатились.
– Учить порядочных людей захотел, а сам... Знаю, на кого ты заглядываешься... Конечно, красивая девуля, но известно ли тебе...

– Еще одно слово, и я... я тебя убью!

Багрецов проговорил это совсем тихо, со сжатыми кулаками подходя к Кучинскому. Никто и никогда не видел Вадима в таком состоянии. Он готов был броситься на Жорку и выкинуть его в окно.

Отодвинув зеркало, Кучинский на всякий случай поднялся.

– Что ты глаза вытаращил? Все говорят. Ее видели...

– Уйди!
– Багрецов схватил Кучинского за плечи и, распахнув дверь, вытолкнул в коридор.

Стараясь успокоиться, Вадим вышагивал по комнате восемь шагов от окна до двери. Он был глубоко оскорблен. Всем существом ненавидел он Жорку.

Но вот тот опять показался в окне.

– Брось дуться, старик. Откуда я знал, что у тебя с ней по-серьезному!

Багрецов молча задвинул решетчатые жалюзи.

"Опять этот негодяй ничего не понял", - возмущался Вадим, зная, что поступил бы так же, защищая честь любой девушки - знакомой или незнакомой.