Поначалу я пытался придраться к тому, что допросный лист с записью показаний Гришиной Антонины Игнатьевой, двадцати шести лет от роду, православного вероисповедания, вдовы, белошвейки, проживающей в Ладоге в собственном доме нумер одиннадцатый по улице Егорьевской, был написан карандашом, а подписи помощника губного пристава Штерна и той самой мещанки Гришиной выполнены чернилами. Хорошо, хватило ума сначала проконсультироваться у дьяков и узнать, что это обычная практика — носить с собой чернильницу губным приставам как-то не шибко удобно, а вот дома у того, кого пришли допрашивать, таковая может и найтись. Вон, даже у белошвейки, и то нашлась.

Следующим моим шагом стало внимательнейшее изучение состояния бумажных листов и написанного на них карандашом текста. Никаких видимых следов стирания записей каучуковой теркой я не обнаружил, но… Но погода порадовала ярким солнышком, и пусть вышло оно не особо надолго, мне как раз хватило времени увидеть, что некоторые фрагменты написаны не тем карандашом, что остальной текст. Гимназию я закончил не так уж и давно, поэтому технологии удаления карандашных записей с бумаги, не используя при этом терку, еще помнил, и хорошо себе представлял, как Буткевич убирал ненужные ему слова, а затем вписывал нужные.

Справедливости ради скажу, что следы разных карандашей, использованных для написания допросного листа, вполне могли мне и померещиться. Человек часто видит не то, что есть на самом деле, а то, что ожидает или тем более хочет увидеть. Я вот тоже человек, так что… Но ведь и старший губной пристав Поморцев относится все к тому же роду человеческому, а это значит, что и его можно убедить в позднейшем, по сравнению со всем остальным текстом допросного листа, написании отдельных его мест. Потому что я, например, был абсолютно уверен в том, что лист Буткевичем после скоропостижной смерти Штерна подделан, но мою уверенность к делу не пришьешь. А вот повторный допрос белошвейки Гришиной очень даже пришьешь, но для этого надо отправить человека в Ладогу, на что у меня полномочий нет, а у того же Поморцева — сколько угодно. Ну да, придется манипулировать аж целым старшим губным приставом, но так для дела же!

В этом, собственно, и заключался тот самый четвертый вариант, со слов о выборе которого я начал. Я, повторюсь, пребывал в полной уверенности, что алиби Бессонова после такой проверки отправится прямиком в ватерклозет, и Поморцев тут сам поймет, что именно Бессонов своего дядю и убил. Главной моей задачей будет объяснить Поморцеву, что Бессонов и есть тот самый Парамонов, и что именно он убил фон Бокта с Пригожевым, раньше, чем Афанасий Петрович сам сложит два и два и придет к тому же выводу. Эх, все-таки не блистал покойный купец Аникин богатой фантазией, не блистал. Обозвать Парамоновича Парамоновым — от купца второй тысячи можно было бы ожидать куда большего…

Впрочем, уже через несколько минут пришлось признать, что ожидать большего можно было и от меня. Ну хорошо, что Бессонов убил Аникина и фон Бокта, доказать будет несложно. Там, как ни крути, железная мотивация. Аникина Бессонов убил для ускоренного получения наследства, а фон Бокта — чтобы скрыть свою связь с делами Аникина. Вот в случае с Пригожевым мотивация уже слегка прихрамывает — тут вроде бы то же, что и с фон Боктом, но как бы и не совсем. Но это еще цветочки. Ягодки у нас похуже будут, потому как мотивация Бессонова в убийствах Ермолаева и Лоора не то что хромает на обе ноги, она вообще этих ног не имеет — то ли отрезаны, то ли даже без них родилась. Да и с Буткевичем получается какой-то бардак — зачем убивать того, кто сделал тебе алиби?! Прикинув так и этак, я решил, что это мы установим, когда возьмемся Бессонова допрашивать — от убийства дяди ему не отвертеться в любом случае. Да, пожалуй, и от фон Бокта тоже. А два убийства — это уже повод и для допроса под заклятием, и для обычного допроса с максимальным уровнем жесткости. Нет, речь не о пытках. В цивилизованной стране живем, в уголовном дознании такое у нас запрещено. А вот когда несколько допросчиков, сменяя друг друга, сутки напролет часами непрерывно задают одни и те же вопросы, да еще и есть, пить и спать не дают… Считать такое пытками или не считать, это уже, как говорится, тема для отдельной дискуссии. Перекрестившись, я прихватил допросный лист и отправился в кабинет старшего губного пристава.

Выслушав меня, Поморцев долго и старательно вглядывался в допросный лист там, куда я ткнул пальцем. То ли действительно человек рад обмануться, если это соответствует его ожиданиям, то ли просто палец у меня оказался волшебным, но минуты через полторы Афанасий Петрович разглядел-таки признаки подделки.

— Ну, Алексей Филиппович, ну, у вас и глаз! Вот что значит молодость! Углядели, так уж углядели! — восхитился Поморцев. — Да как вы вообще додумались это искать?

Пришлось в несколько ужатом виде повторить то, что я уже говорил на днях Лахвостеву о законных и незаконных вариантах пересечения Буткевича и маньяка, и напомнить, что поезда в Ладогу вместе с помощником губного пристава Штерном была единственным случаем, когда Буткевич имел прямое отношение к поискам убийцы.

— Вот я и решил проверить, а все ли с этим случаем чисто, — скромно закончил я.

— Сегодня же пошлю человека допросить Гришину повторно, — Поморцев азартно потер руки, — Да велю за Бессоновым присматривать негласно. Вы же Алексей Филиппович, примите совет опытного человека…

Я изобразил самое искреннее внимание и полную готовность не только выслушать предлагаемый совет, но даже и последовать ему. Получилось, похоже, с должным артистизмом, потому что Поморцев наклонился ко мне и, понизив голос, принялся меня увещевать:

— Вы сейчас езжайте к себе на квартиру. Отдохните, поспите, на ночь примите настоечки или водочки чуть-чуть. К девкам сходите, ежели есть к кому. Ежели нету, я вам посоветую к госпоже Жужиной, ни одного плохого отзыва о ее заведении не слышал. Как только человек из Ладоги вернется, Бессонова мы арестуем, тогда я за вами и пошлю.

Ну, насчет девок не знаю, а вот предложение отдохнуть и поспать мне очень даже понравилось. Я, правда, попытался изложить Поморцеву свои сомнения относительно наличия у Бессонова мотивов к убийствам Ермолаева, Лоора и Буткевича, но Афанасий Петрович только отмахнулся.