Особо упираться, требуя понимания и прощения, Юлька не стала. К тому времени она не окончательно еще утратила надежду на славу и потому решила обойтись простым разделом квартиры Мирских в Доме в Трехпрудном, где имела прописку на полном законном основании. Вилен поступил еще проще. Привел за руку десятилетнего Митьку и спросил на глазах у матери:

– Мы с мамой разводимся, и теперь мы больше не муж и жена. С кем ты будешь жить, Митя?

В отличие от отца времен того же возраста, мокрое на глазах у Мити не собралось. Он просто прикинул и ответил:

– С прабабушкой. А вы как хотите.

Так что пришлось Юлии Стукалиной собрать вещи и съехать с квартиры в Трехпрудном, не затевая суда, поскольку и так было ясно, какого слова ждать от сына на вопрос судьи. Это означало, что жилплощадь ей от Мирских не обломится, но зато – тайно призналась себе самой – сын пристроен надежно. А там посмотрим, сейчас себе в первую очередь пристанище искать нужно.

После разговора того психанула, в ярости первое, что под руку попало, схватила. Оказался чемодан старый, с каким из Читы в Москву приехала когда-то. Набила чем попадя, ключи Розе Марковне швырнула, дверью хлопнула и ушла. А на улице оказалась – сразу поняла, что идти некуда. Хорошо, книжка записная под рукой была. Открыла, полистала. Потом подумала… И стала звонить. А дозвонившись и переговорив, поехала по адресу, на Каляевскую улицу, на квартиру совместной жизни Юлия Соломоновича Аронсона со свекровью ее Татьяной Петровной Кульковой.

Это за пару лет уже до смерти Аронсона история получилась, в восемьдесят третьем. Удивилась поначалу Таня такому неожиданному невесткиному звонку: со времени свадьбы всего, может, раз еще и виделись с сыновьей артисткой. Если вообще виделись.

– Приезжай, Юленька, – сказала ей Татьяна Петровна и поняла, что во второй раз в жизни проявит твердость намерений. Пока Юля добиралась, свекровь успела переговорить с Юлием Соломоновичем насчет того, что временно Юлечка поживет у них – так надо. А если нет, то…

Никакого дополнительного условия не понадобилось. Аронсон был если и не абсолютно, то весьма доволен и сам тем, в каком развлекательном для него направлении складываются околосемейные дела. Совеститься в связи с возрастом и упущенной ранее возможностью было уже не перед кем, да и не имело теперь смысла, зато предстоящее событие вполне могло при правильном подходе превратиться в какое-никакое приключение. Юльку эту Вилькину видал как-то на фотокарточке – ничего такая, шустренькая, мордаха есть и линия, сисечки вроде торчком – вполне съедобная жужелица.

Сама же Таня не знала, отчего она поступает так благородно с почти незнакомой невесткой, да и то уже, можно сказать, разошедшейся с сыном. Помнилось только, как понравилась та ей в первый раз, на свадьбе, и, кажется, сама она тоже пришлась невестке по душе. И тогда же обе они, не зная друг о друге ничего, не видя прежде, не чуя одна другую, слиплись, как обеим почудилось, в единое противостояние, о котором никогда не договаривались, ни до, ни после этого всего.

Так в дружеском единении против Аронсона, объединяемые кроме этой важной причины существованием сына-внука Мити, вместе провели они два вполне приличных года, тянувшихся до самой смерти хозяина квартиры, Митя раз в неделю, как правило в выходной, по мирному уговору между родителями приезжал на Каляевскую и проводил день в обществе матери, бабки и постороннего всем им деда. Всякий раз, собирая правнука на Каляевскую, Роза Марковна совала ему перетянутую бельевой резинкой картонную коробку со сладким – эдакий мирный немой посыл в направлении отгруппировавшихся раскольников. Благодарных звонков в ответ никогда не следовало, но сладкое поедалось всегда, и не без приятного, но так и не объявленного в адрес главной Мирской чувства.

Эти два года стали временем наиболее полновесного общения между всеми ними, потому что потом это разом закончилось. После того как похоронили Аронсона, Юля вышла замуж за знакомого актера и съехала с Каляевской на другую квартиру, к новому мужу. И тогда уже регулярные Митины визиты прекратились. Одной бабы Тани для таких встреч было теперь недостаточно, у мамы же начался другой жизненный отсчет, поскольку к моменту переезда она была уже беременна ребенком от второго брака.

Три последующих года были для Розы Марковны более или менее ничего, до тех самых пор, пока на шестнадцатом году жизни любознательный Митька по случаю не пересекся с новым жильцом, после чего начал круто видоизменять рельеф собственного тела, а заодно и всю сопутствующую такому интересному делу молодую жизнь. Правда, именно про ту самую встречу старая Мирская не узнала ни тогда, ни потом.

Часть третья

В пасмурный день конца августа 1987 года, когда ветерану органов безопасности и пенсионеру Глебу Иванычу Чапайкину стукнуло 84, внучка его Варя Бероева получала в райотделе милиции паспорт гражданина Советского Союза в связи с достижением шестнадцатилетнего возраста. Несмотря на дурной, мелкий, затянувшийся без меры дождь, настроение у Марии Глебовны Бероевой было отменным. Все сходилось в выгодной и долгожданной для Бероевых точке. Володя получил контракт на серию выступлений в США, в самых престижных залах и на шикарных условиях, ранее никогда не предлагавшихся. Впервые за все годы его пианистической карьеры контракт был прямой, в обход Министерства культуры и потому вызвал в рядах минкультовского чиновничества глухую ненависть к исполнителю. Одновременно там же возникла тревога относительно собственной будущей классовой невостребованности – и не только у них. Злились, строили козьи морды тому, над кем еще удавалось остаточно поизмываться, но уже понимали – время их заканчивается, все, другие дуют ветры, иные погоды на дворе: Горбачев, разворот перестройки, начало кооперативного движения, частный сектор, собственность, права конкретного человека, несмолкаемый крик о демократии, визы туда, визы сюда, физические лица, юридические лица, путевки без парткома, партком без авторитета, сам же Ленин – кровавый и подлый негодяй, похлеще усатого.

Кроме того, Варькин паспорт и дедов день рождения совпали очень по делу. Это если не считать, что сутками изводивший Глеба Иваныча кашель в итоге довел его до малоприятной необходимости набрать дочкин номер и сухо просить о вмешательстве в дыхательную систему по части лекарств.

«Сейчас… – решила для себя Маша и понеслась в аптеку, – сегодня…»

К отцу приехала и с лекарством, и заодно с подарком. Присмотрела теплую безрукавку на молнии, сверху дубленую, изнутри – стриженый светлый мех. Глеб Иваныч сопротивляться не стал, вещь надел, вместо благодарности сказал – нормально. Лекарства тоже принял. Оказалось, есть такой для него дыхательный распылитель иностранного завоза. Пыхнул в рот, втянул, превозмогая отвращение, – и к просьбе своей вынужденной, и к самому пару нерусскому. Но после этого и на самом деле полегче стало, хоть и чужой изготовитель, не свой. И тогда Маша затеяла разговор.