Утро началось с нежданных гостей. Едва я успела закончить утренний туалет и принять чашку ароматного чая с мятой в будуаре, как дворецкий почтительно доложил о приезде двоюродной тетушки – Жаррасы горт Оларийской, супруги малоземельного баронета Партанаса горт Орарийского. Она ворвалась в замок подобно осеннему шквалу – в платье из поношенного шелка с выцветшими розами на подоле и шалью из дешевого кашемира, которая лишь подчеркивала потертости на рукавах. Её волосы, седеющие у висков неравномерными прядями, были стянуты в тугой узел на затылке – эта прическа, скорее, напоминала попытку скрыть бедность, чем следование моде.

Тетушка привезла с собой целый ворох семейных проблем. Пятеро детей, среди которых три дочери на выданье, требовали приданого, без которого в нашем обществе девушки могли рассчитывать разве что на место компаньонки у богатой вдовы. Даже скромные дары вроде дюжины вышитых простынь или пары фарфоровых сервизов с гербом рода уже делали невесту привлекательной для разорившихся дворян. Бесприданницы же обречены были влачить жалкое существование приживалок – стирать чужие кружева или нянчить чужих наследников. Жарраса, не желавшая такой участи своим дочерям, превратилась в вечного просителя, разъезжающего от одного родственника к другому с постоянными напоминаниями о "кровных узах" и "семейном долге". Особенно ее беспокоила старшая – Валери, которой уже стукнуло двадцать два, возраст в наших краях почти безнадежный для замужества.

Лично я не испытывала к тетушке особых теплых чувств, но правила приличия требовали демонстрации радушия. Я приказала подать чай из лучшего сервиза – тонкого фарфора с позолотой, который обычно доставали лишь для визитов высокопоставленных особ. Слуги подали к чаю свежеиспеченное песочное печенье с миндальной стружкой, аккуратно разложенное на серебряном подносе.

– Валери моя девушка умная, – вздохнула Жарраса, жадно прихлебывая ароматный чай с жасмином, – да вот только красотой ее боги обделили. – Её пальцы, украшенные дешевыми серебряными кольцами с потускневшими аметистами, нервно барабанили по краю блюдца, оставляя на позолоте жирные отпечатки. – Нос длинноват, зубы кривоваты. Я ей обычно советую улыбаться одними губами, чтобы женихов не распугать.

Я лишь вежливо кивнула, вспоминая записи в дневниках Арисы. Дочери тетушки, увы, унаследовали внешность отца – высокого, угловатого мужчины с тяжелым подбородком и вечно насупленными бровями. Ни покладистого характера (Валери славилась своими истериками, когда могла швырнуть остывший чайник в стену), ни приятных манер (все сестры говорили громко и перебивали друг друга) у них не было. Женихи в их убогом поместье с облупившейся штукатуркой появлялись реже, чем кометы на небосклоне.

Сама Жарраса, если верить портрету в столовой, в юности была прелестной пухленькой брюнеткой с васильковыми глазами. Теперь же её некогда миловидное лицо обвисло, как перебродившее тесто, а второй подбородок дрожал при каждом движении, напоминая индюшачий зоб. Пять тяжелых родов искривили некогда стройную спину – теперь она сутулилась, будто несла на плечах невидимую ношу. Густой слой пудры, которым она пыталась скрыть возраст, застревал в глубоких морщинах вокруг рта, создавая эффект потрескавшейся фрески.

– Я слышала, к графу Эрнанскому родственники из столицы приехали, в том числе и молодые племянники, – произнесла я просто чтобы заполнить тягучую паузу, пока мои пальцы нервно скручивали уголок льняной салфетки в тугой валик. В голове уже тикал невидимый счетчик, отсчитывающий минуты до долгожданного отъезда тетушки.

Граф Эрнанский действительно считался самым влиятельным после меня землевладельцем в округе. Его имение, видневшееся на соседнем холме за дубовой рощей, поражало воображение: белоснежные мраморные колонны парадного входа, террасные сады с бьющими фонтанами, конюшни на пятьдесят кровных скакунов. И конечно, ни один из его столичных племянников даже не повернул бы голову в сторону дочерей тетушки Жаррасы. Она понимала это прекрасно – ее губы скривились в гримасе, а рука с недопитым чаем бессильно опустилась на колени.

– Карету нам поменять бы, – вдруг сменила тему тетушка, откусывая кусочек печенья так, что крошки осыпались на ее пышную грудь. – Наша совсем рассохлась, скрипит, как ведьма на костре. В прошлый раз, когда ехали к кузине Ферре, заднее колесо чуть не отвалилось на мосту через Черную речку.

Я отчетливо представила их семейную карету: потрескавшееся дерево кузова с облупившейся краской, обивку сидений, изъеденную молью до дыр, запах плесени и конского пота, въевшийся в потрепанный бархат.

В этом мире способы передвижения четко отражали социальный статус. Самые богатые – вроде меня или графа Эрнанского – пользовались переносными порталами: изящными серебряными перстнями с синими кристаллами, которые вспыхивали ослепительным светом, перенося владельца за мгновение в любую точку империи. Бедняки же брели пешком даже в проливной дождь, обматывая ноги обрывками мешковины. А такие, как тетушка, ютились посередине – их старые кареты с выцветшими гербами медленно тащились по дорогам, скрипя и поскрипывая.

– Управляющий говорил, в деревне у Каменного моста новые каретные мастера поселились, – соврала я, заметив, как за дверью служанка Лора прячет зевок в кружевной манжет. – Говорят, работы делают недорого…

Тетушка фыркнула, перебивая меня, и ее двойной подбородок затрясся от возмущения:

– Эти жулики цены ломят! Да у нас после прошлогоднего неурожая ячменя и медного гроша за душой нет.

Ее рука потянулась за последним печеньем, но ощутила только крошки – тарелка опустела. В глазах тетушки читалась смесь обиды и немого ожидания, будто она надеялась, что я сама предложу оплатить ремонт их разваливающегося экипажа.