Я верил в будущее своей страны, Россия менялась на глазах. Закончил президентскую программу, и горел желанием развивать новые земли. Но погиб в конфликте с предателями, для кого слово Родина – пустой звук и распил бюджетов.
И по грехам их да воздастся! Где это я так нагрешил, что попал в 19 век, в тело морального подонка, проигравшегося в карты помещика. Мое имение заложено в банке, в доме трещину прикрывает картина с обнаженной барышней, и как к себе домой приходят бандиты! Ах да, маман укатила в Петербург, забрав все деньги, что были. Всё? Нет, он, то есть уже я, бал всему обществу обещал…
— Барин! Там опять эти нелюди угрожают расправой! — слышу дрожащий голос управляющего.
— Иду, иду, Емелька, — со вздохом беру пистолет с тумбочки.
Что ж, где наша не пропадала! Россия-матушка, встречай своего сына!
Глава 1
Курорт, не иначе. Самый верх одной из башен Силитрии, можно сказать пентхаус, просто великолепные виды на Дунай. Еще еды завались, как и вина, хоть упейся. Кровать… где только нашли, даже с балдахином. Чем не отдых? Да за такие условия в будущем люди платили бы серьезные деньги. А мне тут сервис, да еще и бесплатный предоставляется.
Впрочем, это как посмотреть, насколько этот сервис бесплатный. Мне после, на следующий день, как прибыли в Силистрию, сказали, что сперли мы из английского банка почти семь сотен тысяч фунтов стерлингов. Это, между прочим, точно больше миллиона рублей по курсу. И немало денег было взято в серебре и золоте. Так что… Думаю, что за такие деньги я мог бы на месяц снять Зимний дворец и еще требовать, чтобы кто-нибудь из фрейлин мне… это… допустим, что песни пели.
И я ещё не беру в учёт то, сколько могут стоить те четыре речных парохода, что были моими трофеями. А вот насчёт оружия и другого… Нет, пока всё неизвестно, и ожидается приезд командующего Горчакова. Он и решит мою судьбу. Хотя сам факт ареста сильно понижал уровень оптимизма.
— Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! — добивался моего внимания караульный, ну или надсмотрщик.
— Чего тебе, Иван? — спросил я у солдата.
— Так вы же сами просили, кабы я сообщал, коли что… — растерянно сказал сержант, входя в мою комнату.
— Говори! — повелел я, указывая рукой на немалый кусок копчёного сала. — Если будет важное, сало твое. А еще и рубль дам.
Это я так подкупил свою охрану. Он, Иван, как и его сменщик, Игнат, сообщают мне новости, всё, что слышали и от солдат, и от офицеров. Ну а я, в свою очередь, одариваю их тем, что мне поставляется без учёта и в тех количествах, что я требую.
Если я написал на бумаге, что хочу ещё пять бутылок вина или водки, а ещё фунтов пять сала, колбасы — всё это поставляется, не выказывается удивление моему аппетиту. Ну и по моим записям тюремщики могут обратиться на склады Шабаринского полка и получить оттуда даже очень ценную в войсках тушёнку.
— Австрийцы требуют встречи. Угрожают нотой какой-то, кричат о дипломатах. Его превосходительство генерал-лейтенант Сельван вельми гневался на австрийца и на англичанина. Они приказали держать оных немцев в башне, — сказал сержант и указал на башню крепости, что возвышалась напротив.
Я усмехнулся своим мыслям. Это же теперь можно пленникам голый зад показывать или ещё чего. Пусть узрят русские стати, закомплексуют и… объявят о капитуляции.
Четыре дня. Четыре, мать его, долбанных, ужасных дня ничегонеделания! Отдых? Курорт? Это я хотел себя убедить в первые сутки заточения, что и неплохо было бы поспать, комплексно отдохнуть. А потом… Я сходил с ума. И даже не знаю, что меня сдерживало — не начинать всё-таки совать некоторые части своего тела в распахнутое окно для обозрения иностранцев.
Может, только потому я это не сделал, что было очень холодно? По-зимнему, по-русски! Я даже не думал… Дунай покрылся хлипким, но льдом. Ходить по нему на пароходах можно, но это уже показатель, что и на югах не по-южному холодит. Как же тогда морозить должно в Петербурге? Так что было холодно, вот и не показывал англичанину с австрийцем то, чего они заслуживают.
А потом приехал генерал-фельдмаршал Михаил Дмитриевич Горчаков. И пусть этот приезд не сулил мне ничего хорошего, особенно зная излишнюю осторожность командующего и его страх перед началом войны ещё и с Австрией. Вот только хоть что-то менялось в моём распорядке дня, где главными пунктами были «поесть», «поспать», и намного реже — «что-нибудь написать».
Незамедлительно я был вызван в главное здание крепости, где был кабинет генерал-лейтенанта Сельвана, но по приезде командующего Горчаков занял и кабинет Сельвана, и спальню.
— Шабарин, когда вы успокоитесь? Ваша непосредственность может дорого обойтись всему нашему отечеству! Я не отдавал вам приказ отправляться по делам противника! — негодовал Горчаков. — Почему я узнаю о прорыве вашего отряда в тыл противника по факту совершённого оного действия? Вы… Да вы… Из-за вас Россия проиграет эту войну!
— Посмею не согласиться, ваше высокопревосходительство! — зло ощерился я. — Нет никого, кто больше меня потратил сил, денег и всего иного, включая и душу свою, для победы Российской. Я уже добыл для России десять тысяч штуцеров, я… Я потратился так, как никто не может в России. Я первым взошёл на стену Силистрии.
Я накидывал на Горчакова своих эмоций, уже и не думая о последствиях, что меня могут ждать по завершении разговора. Хотя… А разве не арестовали меня по приказу Горчакова? Дальше фронта не пошлют! Ну как меня посылать, например, в ссылку в Сибирь? Да этого не поймёт ни общество, ни даже враги России, если узнают обо мне. Хотя, уверен, уже узнают. Потому, пусть он и сокрушался, но было бы что-то поистине серьёзное, то, что могло привести к войне из-за моих действий, — командующий не церемонился бы, не стремился как будто объясниться, доказать свою правоту.
Генерал-фельдмаршал Горчаков прибыл всего-то на пятый день после того, как я вернулся со своего рейда. Такое скорое прибытие Горчакова в Силистрию означало то, что он узнал о рейде задолго до того, как мы частично вернулись в русскую крепость.
Вот меня и отчитывал командир, несправедливо отчитывал. Я же стоял, сжимая пальцы в кулак. Что такое субординация, знаю прекрасно, принимаю её и не оспариваю. Но также я знаю и границы, которые должны предусматриваться при общении со мной — с дворянином. Однако усугублять я не собирался. И так были сказаны такие слова, что, может, и не стоило произносить.