Я выключаю освещение, а Даша молча вытаскивает телефон с зарядного устройства и идет следом за мной. Мы также молча ложимся на кровать и мне не нравится появившееся напряжение. Этот придурок портит все, даже не находясь рядом.

— Дашка, — зову ее, когда мы оба лежим под одеялом на спине. — Все будет хорошо.

— Надеюсь, — говорит она. Я чувствую, как она расстроена, как пытается сдержать вырывающиеся слезы.

— Если пообещаешь мне не плакать, то можешь задать один любой вопрос, — в темноте улыбаюсь я.

— Любой?

— Совершенно любой, — я переворачиваюсь на бок, чтобы быть лицом к девушке. — Валяй.

— Ты сам мне разрешил, — предупреждает она, а я киваю, как будто, она может увидеть это. — Боишься ли ты разочаровать отца, если и в этом году не пройдете в плей-офф и не выиграете кубок?

Я морщусь и нервно сглатываю. Я ожидал любого вопроса, но только не этого. Почему Даша не могла спросить про девушек или еще про что-нибудь? Хотя, чему я удивляюсь? Это же Даша. Она лезет в самый центр, забирается под кожу и ковыряет самые болезненные раны и переживания.

— Во-первых, — начинаю я, — я верю, что в этом сезоне мы выйдем в плей-офф и заберем кубок, а во-вторых, — я замолкаю, анализируя говорить ли Даше, что на самом деле чувствую. Глазами, привыкшими к темноте, замечаю два ярких огонька смотрящих прямо в самое сердце и решаю не лгать, сказать все, как есть. Хозяйка этих огоньков открылась мне, и так чертовски приятно осознавать, что мне доверяют и просят помощи. — А, во-вторых, боюсь.

— Почему? — она перекатывается на бок, лицом ко мне, подпирая голову локтем.

— Это уже второй вопрос, — пытаюсь шутить я.

— Ну, Марк, — стонет она.

Вот как отказать этой девушке?

— Потому что он звезда хоккея и я должен не подводить его и его репутацию. На протяжении двух лет, пока я нахожусь в команде, мы не разу не взяли кубок и каждый раз отец смотрел на меня с таким разочарованием. В его лице читается презрение, что его сын, не может выиграть вот уже два года подряд. Мне кажется, ему стыдно за меня.

— Но исход матчей зависит не от одного тебя, — ее голос мягкий и успокаивающий.

— Я знаю, но каждый раз, когда мы проигрываем, я прям слышу: «А твой отец такого бы не допустил».

— Твой отец, что никогда не проигрывал?

— Проигрывал, конечно, — я вдыхаю. — Просто он выиграл кубок два сезона подряд, как только перешел в профессиональный клуб, а его сын не может выиграть, вот уже два года. Это третий.

— Ты не заслужил себя мучить. Я видела, как ты играешь и выкладываешься на каждой игре. Твой отец слепой, если не видит этого. Ты уж прости меня за эти слова.

— Ничего, — я улыбаюсь, — мне даже приятно, что ты защищаешь меня.

— Но хоккей — это командный вид спорта, тут одиночке не выжить и каким бы ты лучшим игроком не был, один ты не выстоишь против целой команды противников.

— Знаю, — соглашаюсь я. — Каждый раз, когда я приезжаю к родителям, отец спрашивает только про хоккей, подначивает, чтобы мы надрали всем задницы и это так напрягает. Я чувствую его разочарование.

— Всего лишь чувствуешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты что не спросил его об этом? — она мило чешет свой носик.

— Нет. Зачем спрашивать, если я чувствую это.

— Людям свойственно додумывать за других. На твоем месте я бы спросила все, как есть. Что ты теряешь?

— Ты говоришь, как Мишель и Илюха, — усмехаюсь я. — Они так же твердят.

— Потому что они правы и я тоже права, — она слегка бьет меня по носу.

— Эй, за что?

— За твое упрямство.

— Эх, Дашка, если все было так просто.

— Знаешь, что я думаю?

— Пока нет, — я ухмыляюсь. — Но ты же скажешь?

— Конечно, скажу, — она быстро кивает. — Как-то после одной из ваших игр, мы с Полиной разговорились, и она мне рассказала, что у тебя подпортилась статистика, — я прекращаю улыбаться. — Если честно, то я в этом ничего не понимаю, но она мне объяснила, ты стал часто удаляться, твое время на льду уменьшилось.

— К чему ты ведешь?

— Хоть я не сильна в правилах и всех нюансов хоккея, как Полина, но мне кажется, твое ухудшение статистики связана с давлением, которое оказываешь на себя ты сам.