Этим мужчиной, обстоятельствами и моей же собственной судьбой… Вздрагиваю, когда его горячие пальцы касаются моей щеки и утирают слезы…

А дыхание становится хриплым и частым…

Открываю глаза, чтобы напороться на его совершенно одичавший взгляд. Сколько же в Кариме первобытного.... Как его могут считать прогрессивным инноватором? Он страшнее самых диких, костных, темных мужчин Востока, от жестокости которых кровь стынет в венах…

– Котенок, играющий роль тигрицы.... – сипло хмыкает он и вжимается носом в мою щеку, размазывая по ней влагу, вдыхая её.

Это так дико, порочно, по-животному, интимно…

Вопреки воле и разуму, низ живота скручивается в унизительном спазме… Мне страшно… Мне… мне так, как никогда не было. И это пугает больше всего…

Пальцы сжимаются на подбородке, заставляют поднять лицо, заставляют смотреть на него.

– В постели с мужчиной женщина должна плакать только по двум причинам, Инна…– я нервно всхлипываю, когда он касается подушечками моих губ и размазывает мою же слюну и слезы,– после ошеломительного оргазма и… чисто из-за физиологии, когда член так глубоко в горле, что слезы льются автоматически…

Эти дикие, порочные слова на русском языке- как печать раскаленным железом, его ярмо. Жриц давно нет в комнате, мы с ним наедине, но он продолжает говорить со мной на русском. И я знаю, почему… Это материнский язык… Язык инстинктов… То, что откладывается под корку навсегда с рождения. Сколько бы мы языков ни знали, какие бы языки ни считали своими, сейчас говорит не рот, а нечто внутреннее…

Мое дробное дыхание прокатывается по груди спазмами. Карим не отстраняется. Страшно… Волнительно… Нет пути назад…

– Сделай это… Хватит меня унижать…– позорно умоляю его.

– Унижение, котенок?– снова усмехается,– несеттт… Я еще даже не начинал тебя унижать… И мне это не интересно, Инна… Нет смысла унижать женщину. Это глупо… Вот ваши мужчины унижают женщин, облачая красоту в черные тряпки. Знаешь, почему? Самоутверждаются… Они слабаки. Легко быть смелым на фоне слабости… То, что я делал в отношении тебя, это не унижение, а пренебрежение… и поверь, пренебрежение от такого, как я- скорее благость… Потому что мое внимание может слишком дорого тебе стоить…

– Разве есть что-то дороже того, что ты уже у меня забрал?– вырывается из груди быстрее, чем я думаю.

Зависает на мне глазами. Потом смеется. Тихо, медленно, размеренно…

– Сейчас, Инна, здесь, подо мной- ты всего лишь женщина, а я всего лишь мужчина. И знаешь, что я тебе скажу? Нет ничего глупее дать какой-то палке разорвать себя… Это противоестественно, противоправно, это то, что навсегда взрастит в тебе комплекс жертвы, для которой все, что между ее ног-не благословение и дар, а тягота и долг… Я не обижаю девочек, Инна. Запомни. Это мой принцип. Мы можем бесконечно долго воевать с тобой как две личности, но не как мужчина и женщина. Не будет войны с девочкой, которая сейчас сжалась в тебе и бьется в страхе и ужасе… Хотя бы потому, что я не вправе поменять законы этого мира. Это женщина дает жизнь. Меня родила женщина. У меня есть сестры. И у меня, возможно, тоже будет дочь. Воевать сейчас с твоим женским началом- это плюнуть в лицо мирозданию…

Его слова ошеломляют. Дезориентируют…

Каков бес. Путает меня, заставляет метаться в смятении по чертогам сознания… Я жадно хватаю воздух губами…

– Что… что ты тогда предлагаешь, Карим Увейдат?

Он внезапно отступает.

– Обряда не будет!– говорит жестко.

Мне бы выдохнуть… Ведь если бы меня сейчас проткнули этой штукой, шансов вернуть себе земли не было бы… Два очка в его пользу…

Он теперь не смотрит на меня. Вопреки моим ожиданиям, небрежно подхватывает с пола мою тунику и кидает.

– Прикройся,– говорит сипло, отводя глаза.

– Что… это значит? – выдавливаю из себя, все еще чувствуя, как горят щеки…– как это понимать?

– Буквально,– раздраженно выплевывает в ответ,– терпеть не могу нелепое варварство. Ты бы видела себя со стороны. Жалкое зрелище. Схваченные в плен несчастные девы перед лицом группового изнасилования и то выглядят более отважными, чем ты перед видом этой палки.

Я нервно облизываю губы.

–Тогда…– хочу намекнуть, что тогда…

– Секса не будет,– отрезает снова, опять меня шокируя и дезориентируя, – сейчас не будет. Я не порноактер, если ты знаешь, кто это, чтобы трахать тебя под улюлюканье дикарей, ждущих снаружи. Да и не вижу в этом смысла. Ты должна забеременеть и родить. Главная сфера моего интереса в тебе – это как раз то, что у тебя между ног. Я не уверен, что эта кривая палка сомнительного качества и дезинфекции- идеальный вариант для нанесения столь деликатного повреждения. Не хватало еще полгода лечить воспаление. Нет уж. Избавь.

Он разворачивается и идет на выход.

Минутная слабость, даже какая-то искренняя, щемящая нежность, что я невольно ощутила под его пальцами, отступают… На их место снова приходит жесткий, бессердечный Карим… Отчужденный, циничный, высокомерный…

А я так и лежу, застывшая на ложе в одной нелепой позе, стыдливо прикрытая тонкой тканью.

– Можешь записать в копилку своих нелепых достижений, что я трахну тебя в первый раз не по дебильным обрядам, а по-человечески. У меня есть право на одну ошибку и я ею пользуюсь. Одно твое условие я выполнил- ты оголилась в храме перед моими людьми. Выполню и третье. А вот второе произойдет по моим правилам.