Да, визуальная картинка, конечно же, так себе. Но я всегда радуюсь, если где-то вижу стройку. Это всегда шаг вперёд, это приумножение, а не упадок.

У меня есть даже своя версия, оправдание того, почему, в том числе, в будущем чаще ругают правление Анны Иоанновны. Это — строительство. Новый Зимний дворец, перестройка Петергофа и Царского Села, другие великолепные примеры елизаветинского барокко. Все их знают, они стали главными достопримечательностями Петербурга и его пригородов.

А от Анны Иоанновны подобных величайших архитектурных творений не осталось. Даже тот Зимний дворец, который она же и построила, или достроила, и тот был снесён Елизаветой, чтобы построить новое жилище. Будь моя воля, я бы сохранил и старый дворец, в котором, между прочим прожила сама Елизавета, ни дня не ночуя в новом Зимнем, ну и построил бы ещё новый. Пускай здание Эрмитажа я считаю вычурным, излишне наляпистым, но не могу представить Петербург без оного.

Понятное дело, что я ещё не пробился в элиту, где принимаются решения, но буду делать все возможное, чтобы любое административное здание служило на благо Отечества. Вон, у Морского ведомства неразбериха творится в системе обучения: то рота гардемаринов, Навигацкая школа, пришедшая в некоторый упадок после смерти Петра Великого. В условиях возрождения флота нужно было создавать учебное заведение сродни ныне действующему Шляхетскому корпусу [в реальной истории был создан в 1752 году].

Щелчок взводимого курка я не услышал, скорее почувствовал подсознательно, тревожность резко поползла вверх. Я успел даже посмотреть налево, где из-за завалов увидел туловище. Расстояние — метров в двадцать — двадцать пять. И только кажется, что этого мало или достаточно для того, чтобы почти любой стрелок поразил свою цель. Но как же всё-таки несовершенно нынешнее оружие!

— Бах! — прозвучал выстрел.

Я уже начал на него реагировать, уклоняться в сторону, но всё же слишком много я думал об архитектуре… Увлёкся.

— Ух! — сказал я.

Пуля ударила, развернула меня, и я, саданувшись ещё и коленом, упал на рядом лежащие брёвна.

На меня открыли охоту? Дай только Бог мне выжить. Когда-то я очень сильно любил отстреливать ворон. Похоже, что придётся это делать и в этой жизни.

Так как уединение и жизнь без друзей полны интриг и страха, то сам разум советует обзавестись дружбой.

Марк Туллий Цицерон

Петербург

22 июня 1734 год

Видимо, я на некоторое время потерялся. Была тишина, и вдруг много звуков ворвалось в голову. Не постепенно, как было там, на фрегате Митава, а сразу. И я лежал на бревнах. Еще и головой приложился.

— Стой, окаём! — кричали с одной справа от меня.

С другой стороны, слева, слышался топот бегущих людей. Те, кто следил за мной явно растерялись, они, наверное, всё также следовали инструкции и не подходили ко мне, не смотрели, жив ли я вообще. Но погоня за стрелком началась.

Усилием воли я привстал. Необычное тепло почувствовал у левого плеча — кровь тридцати шестью градусами согревало кожу. И пусть в большей степени болело колено, и именно за него я волновался прежде всего, но нельзя даже косвенные, незначительные ранения воспринимать как лёгкие, неопасные царапины. В мире, где ещё не знают, что такое антисептики, любая царапина — это опасно. И царапина ли это была? Пуля сбила меня с ног, заставила перекрутиться и упасть на бревна.

Но колено… Я всё-таки поднялся, попробовал сделать шаг, и это получилось. Вот только хромал я изрядно, а в коленной чашечке что-то стрельнуло. Беспокойство было такое, как ни на фрегате, ни на встрече с императрицей, не испытывал.

Что такое порванный мениск и вообще, в целом, насколько хрупкое колено человека, я знал из прошлой жизни. С титановой вставкой в левом колене жил с пятидесяти пяти лет. Там операцию провели. А в этом времени?

Если какая-то проблема будет в колене, то мне нужно забыть и о фехтовании, да и о воинской карьере. Может быть, и обо всём забыть, потому как явно потеряю чуть ли не львиную часть своего потенциала. В науку придется только что пойти.

Между тем, я услышал шаги, и смог, пусть и чуть не вскрикнул от кольнувшей боли, спрятаться за ближайшим завалом из деревянных строительных материалов.

— Стой! — сказал я, резко хватая проходящего мужика за ворот его камзола и притягивая к себе.

Из моих глаз полилась влага. Болело и колено и плечо. Но только глаза своей мокротой и могли выдать меня. Ничем иным я не показывал, как хреново, хватку не ослаблял.

— Или ты приведёшь этого стрелка ко мне, или же я начну считать, что вы на меня покушались, и буду отстреливать любого, кто будет приближаться ко мне! — решительно, смотря мужику в его испуганные глаза, говорил я.

— Я… я не ведаю, я…

— Свое слово я сказал.

Пришлось отпустить испуганного филера. Еще немного, и я бы мог вот так держа его за ворот камзола и завалиться. Мне нужно было бы быстрее идти домой, в трактир, сам могу лишь зажать рану. Так что в погоне участвовать не смогу, точно.

Почти уверен, что те, кто организовывал за мной слежку, не имеют отношения к этому покушению. Во-первых, у них случались намного лучшие ситуации, когда можно было меня пристрелить с большой вероятностью, а не как сейчас, по сути, с верой в удачу на единственный выстрел. Да еще и пистолетный. Но попал же, гад!