— А петух — это ты?

Опять смеяться стали.

— Ну, побереги яйцо свое, молодец! — похвалил один из офицеров. — Вот дня через два, когда переправим их, ты и отдашь. Сам с своим другом похристосуешься!

— Эх! Да дорого яичко во Христов день! — заметил кто-то.

— Миколка плачет, яйца ждет от Малайки! — забормотал киргиз и стал пробираться к берегу поближе, таща за повод своего моштака.

— Да что, малый! Ты никак через реку, на ту сторону сбираешься?..

Малайка только отмахнулся и стал садиться на своего чубарого.

— Эй, там! Посмотрите за этим дураком!

— Куда лезешь, черт?!

Какой-то казак даже нагайкою замахнулся на киргизенка, а тот только отшатнулся в седле и поехал шажком по самому краю берега, зорко всматриваясь в несущиеся мимо льдины.

Вдруг раздались отчаянные крики. Все замахали руками и бросились к воде…

— Держи его, дурака! Лови, лови! Эй, веревок сюда, багров!

— Тащи буйки с пристани!

Саженях в пяти от берега уже барахтался Малайка; его зажало между двумя льдинами и относило все дальше и дальше.

Но чубарый держался стойко. Степной конь фыркал и усиленно работал своими железными ногами. То он выскакивал из воды, словно на дыбы становился, то словно нырял между льдами и все дальше и дальше отплывал от этого берега.

Малайка орал, только, видимо, ободрения коня ради — не со страха, — и вдруг оба они, и конь и всадник, исчезли под водою!

— Сгиб!

— Царство ему Небесное!

— Экое дикое животное!..

С одною дамою сделалось даже дурно, и ее повели к дрожкам…

— Вынырнул!.. Опять пошел! Пошел!..

Какая-то черная точка показалась уже почти на самой середине реки, — только эта точка раздвоилась…

Старый казак-уралец пояснил это раздвоение:

— Он это правильно, ловко! Это он сполз с лошади — самой ей легче на воде держаться, а сам за ейный хвост уцепился. Правильно!

— Изнемогает! Затрет его льдом опять.

— Окоченеет ежели, тогда судорога и шабаш!

— Ох ты, Господи! Спаси и помилуй!

— И это, чтобы только яйцо свезти своему Николке. Вот так шалый!..

— А ведь доберется! Ей-же-богу, доберется!

— Опять не видать!..

— Спаси, Боже, и помилуй душу христианскую, то бишь — тьфу! — татарскую, а все же спаси, Господи, и помилуй! — бормотала старушка и даже на колени стала, чтобы удобнее молиться было.

— Теперь уже ничего не увидишь! Потому его далеко вниз снесло… Там ведь чего-чего не плывет по реке. Коли сгиб — так сгиб, а коли жив — надо быть, только на том берегу обозначится…

Но долго еще, очень долго не расходилась толпа, а на том берегу ничего не обозначалось.

— Чего уже тут глядеть-то! Пойдем домой!

— А что ж, и то правда; домой так домой!

— Иван Николаевич, Марфа Семеновна, вы к нам?..

— И как это весеннее тепло обманчиво — я совсем окоченел!

— Ну, по домам!

А все-таки никто не уходил, все что-то держало на берегу всех в сборе, и глаза не отрывались от этого ледяного хаоса, шумно несущегося все вперед и вперед.

— Ура… ра… ра!.. — раздалось вдруг с крыши шлюпочного сарая.

— Ура! — подхватила толпа, еще не зная, в чем дело.

Сверху много виднее. Там заметили, далеко ниже по течению, черную точку, появившуюся на том берегу и затем быстро направлявшуюся вверх, по направлению к майорскому тарантасу…

Это был Малайка, чудом выбравшийся из страшной опасности. Он теперь во всю прыть гнал своего моштака, везя своему маленькому другу драгоценную «писанку».

1872

Антон Чехов (1860–1904)

Вор

Пробило двенадцать. Федор Степаныч накинул на себя шубу и вышел на двор. Его охватило сыростью ночи… Дул сырой, холодный ветер, с темного неба моросил мелкий дождь. Федор Степаныч перешагнул через полуразрушенный забор и тихо пошел вдоль по улице. А улица широкая, что твоя площадь; редки в Европейской России такие улицы. Ни освещения, ни тротуаров… даже намеков нет на эту роскошь.

У заборов и стен мелькали темные силуэты горожан, спешивших в церковь. Впереди Федора Степаныча шлепали по грязи две фигуры. В одной из них, маленькой и сгорбленной, он узнал здешнего доктора, единственного на весь уезд «образованного человека». Старик-доктор не брезговал знакомством с ним и всегда дружелюбно вздыхал, когда глядел на него. На этот раз старик был в форменной старомодной треуголке, и голова его походила на две утиные головы, склеенные затылками. Из-под фалды его шубенки болталась шпага. Рядом с ним двигался высокий и худой человек, тоже в треуголке.