Трудность в том, что и мне приходится чистить память. Раз в год нейрохакер вгрызается в мою голову и блокирует все, что считает тревожным, опасным, способным привести к девиантному поведению, разрушить стабильность и покой Хоупфул-Сити. Я выхожу из клиники с ощущением, будто родилась заново. Возвращаюсь домой, вижу записку на столе. Два слова: «Найди дневник».

Дневник – созданный мною код, способный разблокировать спрятанные глубоко в недрах памяти воспоминания о сыне. Ярлычок кода всегда на рабочем столе моего компьютера. Я активирую код, и на меня обрушивается поток воспоминаний о смерти сына. И мне становится трудно дышать.

Мой сын Димка погиб, когда ему было восемь. Под колесами поезда метро. Уронил телефон на рельсы, спрыгнул достать – и все. Я отвернулась. Всего на минуту. Это случилось пять лет назад. Говорят, с годами боль утихает. Не верьте. Все, как раньше. Только хуже. Потому что я этого не помню. Пять лет я позволяла стирать воспоминания о сыне. Больше этого не будет. Я хочу сохранить эту боль. Это мое. Навсегда.

«Как они меня выследили? Откуда узнали, кто я? Черт, придется делать огромный крюк, иначе приведу их на станцию».

За спиной уже слышится топот шагов. Он нервно оглядывается и видит двух патрульных. На ярко освещенной улице их черные фигуры выглядят зловеще, устрашающе. Разворачивается, переходит на бег, бежит что есть сил. Главное – оторваться, запутать следы. На перекрестке сворачивает налево, в узкий проулок, потом еще в один. Выбегает на шумную ночную улицу, забитую кафе и ресторанами. Здесь многолюдно, легко затеряться. Бросает взгляд через плечо – кажется, оторвался. Это ненадолго. Скоро они его догонят. Что делать? Он нервно оглядывается по сторонам и видит сияющую вывеску китайского ресторана. Бросается вперед, толкает дверь и окунается в море ярких запахов и звуков. Озирается по сторонам – где черный ход?

— Друг, идем скорее, — его хватает за рукав желтолицый парень, тянет за собой в подсобку, затем в коридор, выталкивает через дверь на грязную улицу с мусорными баками.

— Спасибо, — бросает официанту и, быстро оглядевшись, бежит по этой улице в сторону массивного здания с темными окнами. Дышать тяжело, но губы невольно расползаются в улыбке. Ушел!

Он ускоряется — дыхание рвет грудь, пробегает сотню футов и ныряет в зияющий дверной проем заброшенного склада. Здесь почти темно, но он уверенно огибает ржавые бочки, разломанные стеллажи, бросается в узкий коридор, несется прямо к невзрачной двери с надписью «Только для персонала». Толчком отворяет дверь, входит. Он тяжело дышит, изо рта вырывается пар. Внутри холодно, стекла в длинных, узких окнах давно выбиты. В рваное окно струится холодный свет уличного фонаря. Он переводит дыхание, цепляет взглядом царящий вокруг беспорядок. Почерневшие от влаги деревянные ящики, несколько паллет, в углу ржавый упаковочный станок. Рядом с ним едва заметная дверь, выкрашенная в цвет стен. Он спешит к двери, оглядывается, дергает за ручку. Дверь не заперта. Достает фонарь и направляет тусклый луч света вниз, на ступени. Это вход в подвал. Шагает за дверь, аккуратно закрывает ее за собой, спускается вниз.

В подвале темно и сыро. Свет фонаря выхватывает стопку кирпичей, обломки мебели. Пол густо покрыт кирпичной крошкой. Он проходит вперед, освещает путь фонарем. В углу мостится здоровенный кусок пластика. Наклоняется, убирает его, видит чугунную крышку люка. Дергает за крышку, открывает. Прямо от люка вниз тянется ржавая лестница. Он заползает внутрь, запирает люк изнутри. Его поглощает густая темнота. Чувства обостряются. Он ничего не видит, но слышит далеко под ногами мягкое шуршание крысиных лапок, журчание воды. Ощущает мерзкие запахи канализации. Выдыхает и начинает осторожно спускаться вниз, цепляясь руками за холодные прутья лестницы.

Здесь он в безопасности. Это его территория. Он – Сэм Воткин, невидимка, изгой. В числе других несогласных он отказался стирать память. И теперь ему нет места в чистеньком Хоупфул-Сити. Разрушенные кварталы Трущоб, подвалы, канализация – вот его среда обитания.

Он цепляет фонарь на лоб. Лицо в отблесках света потное, усталое. Выцветшие голубые глаза, крупный нос, впалые щеки. Под глазами и возле губ – глубокие морщины. Он одет как все в это время года: джинсы, невзрачная куртка с капюшоном. На ногах крепкие ботинки. За спиной черный рюкзак.

Он направляет фонарь вперед и пристально вглядывается в темноту. По обе стороны узкого прохода тянутся длинные ряды труб. Повсюду отвратительно пахнет сыростью, гнилью, мочой. Сэм идет по проходу вслед за трубами. Проходит пару сотен футов, сворачивает, открывает железную дверь, прыгает вниз, на рельсы. Затем медленно и долго идет по рельсам. Дыхание выравнивается, адреналин спадает, настигает усталость.

Луч фонаря дергается при ходьбе, скользит вдоль темных стен, густо опутанных толстыми кабелями, цепляет светом снующих под ногами крыс. Наконец туннель выводит его на открытое пространство заброшенной станции, освещенное холодными полосками света. На стенах облупившаяся плитка, с потолка свисает старая люстра без единой лампы. Свет поступает лишь от тонких диодных светильников, растянутых вдоль одной из стен. На рельсах его дожидается электровоз с одним обшарпанным вагоном. Когда Сэм по приставной лестнице забирается на платформу, из вагона выскакивает худая фигура, укутанная в серую одежду с капюшоном. Кристи Перкс, тоже изгой. Она бросается к Сэму, крепко обнимает его за плечи, беспокойно оглядывает:

— Сэмюель, почему так долго?

У Кристи бледное лицо и широко распахнутые тревожные глаза. Ее темные волосы коротко острижены, неровные пряди торчат из-под капюшона.

Сэм прижимает ее, неловко целует в щеку:

— Рад видеть тебя, Крис. Меня едва не схватил патрульный. Выследил в магазине электроники. Еле успел сбежать через запасной выход.

— Запчасти купил? Все по списку? – глаза Кристи горят нетерпением.

— Купил, — улыбается Сэм и снимает с плеч увесистый рюкзак. – Расплатился кредиткой того парня с заправки.