— Ну что ж, поскольку искать родственные связи между тобой и Курагиной смысла нет, головами вы оба не скорбны, принуждения не усматривается, будем считать, что обыск я произвел (2). Одно мне объясни: зачем такая спешка?

— Присядем? — предложил я.

Мы уселись у моего стола, не разделенные столешницей, а рядом, колено к колену.

— Давай забудем на время о моем сане и поговорим, как государственные мужи, — предложил Платон. — Зачем хочешь всех шокировать беременной невестой? Еще и наследником объявить ребенка, рожденного через несколько месяцев после свадьбы. Злословие породишь. Вижу два правильных варианта. Или скрыть сейчас беременность царевны и объявить о рождении наследника, когда пройдет хотя бы семь месяцев. Или вообще не спешить — родите в честном браке, все честь по чести.

Я скривился и помотал головой.

— В первом случае выйдет Тришкин кафтан, ртов все равно не заткнешь. А во втором… Бастардом сделать дитя Агаты? Ей и так тяжело… Нет! Все решу царской волей, а будут языки поганые тянуть — Сибирь большая, Лысову на Амуре поселенцы нужны. И все по закону: статью об оскорблении императорской фамилии никто не отменял. Нет у меня времени, отче, у меня война, у меня держава все еще не устроена, губерний все больше и больше, а то ли еще будет!

Платон оживился, посмотрел на меня с большим интересом.

— Неужто и до Рима дойдешь?!

— Дойду, — кивнул я, и патриарх не смог скрыть радости в глазах. — Овчинников, наконец, взял Львов и до снега успел пересечь Карпаты. Сейчас он в Венгрии. Как все с мадьярами порешает, двинет на Белград…

— И сербов освободишь?! И греков?! — Платон был на седьмом небе.

— Насчет греков пока не знаю. Хватит ли нам сил все сразу проглотить? Хочу, чтобы армия «Юго-Запад» после Сербии переправилась в Италию и двинулась на Вечный город.

— Любо! — еле выдавил из себя патриарх, у которого перехватило дыхание от открывшихся перспектив. — И что с папой будет?

— Светского государства Ватикан в обновленной Европе не вижу! Пора исправить это недоразумение и заставить хранителей престола Петра заниматься душами людскими, а не политикой. Сколько от них зла! Хватит!

Я прихлопнул по краешку стола, а Платон в восторге вскочил, перекрестил меня и зачитал нараспев «Тропарь кресту»:

— Спаси господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое; победы Благоверному Императору нашему Петру Федоровичу, на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство.

— Аминь! — откликнулся я, поднявшись на ноги и перекрестившись.

— Дай тебе, государь, Божью помощь и заступничество всех святых свершить предначертанное! Молиться буду за тебя еженощно. И вот что… Подойди.

Я приблизился. Он крепко меня обнял.

— Рад за тебя, государь! Как мужчина поздравляю, как твой друг! Семья — это же так прекрасно! Мужчине нужен дом, в которой тянет вернуться, жена и дети, которые его ждут… Верю: родит твоя Агата, и будем праздновать всей Россией и возносить молитвы за здравие наследника дома Петра!

— Спасибо, Ваше святейшество!

— Ну, что стоишь? Иди за Агатой. Времени в обрез. Мне ее исповедовать нужно, чтобы успеть вас обвенчать до полудня! Торопыги!

(1) Земля Иесо — так в Европе до конца XVIII века назывался Сахалин, который считали частью острова Хоккайдо.

(2) По православной традиции священник перед венчанием должен провести расследование («обыск»), дабы исключить возможность вступления в брак при отягчающих обстоятельствах.

Глава 14

Аккурат в разгар зимнего Мясоеда облетела империю благая весть, зазвонили колокола по городам и весям — есть, есть у России наследник престола! Не успела Патриархия поменять форму Ектении первой литургии, дополнив слова «О благочестивейшем Самодержавнейшем великом Государе нашем императоре Петре Федоровиче Всеа России помолимся» фразой «о благочестивейшей государыне нашей императрице Агате Львовне», как пришлось снова добавлять. Теперь Россия будет молиться и «о наследнике Его Благоверном Государе, Цесаревиче и Великом Князе Александре Петровиче»!

Да! Да! Да!

У меня сын родился, Сашка!

Здоровый крепкий пацан — о чем еще можно мечтать мне, как мужчине, мужу и императору?!

Нарек Александром. И с историей не хотел спорить, и о Македонском не мог не вспомнить. Ни то чтобы я бесконечно уважал что Первого, что Второго, что Третьего — скорее, наоборот, — просто подумал, что не многовато ли привнес я изменений в исторический континуум? Ну и от греха назвал сына Сашкой. Тем более, ассоциация с великим завоевателем очень к месту в стране, перманентно пребывающей в войне, поющей в храме кондак кресту и молящейся о победах русского оружия (1).