Шрифт:
Послышался женский, незнакомый голос.
– «Да, я Вероника Ольшанская, с кем я разговариваю?»
– «Вас беспокоят из больницы. Скажите пожалуйста, Елизавета Ольшанская, ваша дочь?»
Ощущаю тревогу, чувствую как моё уже во всю сердце набирает болезненные обороты. Не дыша, смотрю на брата и слушаю каждое слово женщины.
– «Вы меня слышите?»
– «Да. Что с ней? Что с моим ребенком?»
– «Приезжайте в 17 городскую больницу, мне очень жаль, ваш ребенок сейчас находится в реанимации...»
Услышав эту чудовищную новость, я взяла свои ключи от машины и рванула в больницу. Я не помню как я до нее доехала, но больше ждать я не могла ни секунды, рассекая и обгоняя проезжих машин на трассе, я наверное нарушила всевозможные правила дорожного движения. Я не понимала что с ней, дикий страх за ее жизнь овладел мной полностью, обволакивая каждую клеточку моей души. Забежав в больницу, в воздухе отчетливо парили запахи от медикаментов, в которых чувствовались насыщенные нотки стерильных бинтов, хлорки, омерзительно эхтиоловой мази и еще чего-то непонятного, но знакомого еще из детства, не разбирая дороги, я бежала в попытках найти врача который мне звонил, спустя время я нашла его...
– Где она?! Где моя дочь?! Что с ней? Что с моей девочкой?!
Мельтешила я в жутком приступе паники. Мне еще никогда не было так невыносимо страшно за собственного ребёнка.
– Женщина успокойтесь пожалуйста. Вы мама Елизаветы Ольшанской?
– Да... Да... Я ее мама. Почему она здесь?!
Мои поникшие глаза предательски стали стеклянными, а мои дрожащие ладони тут же мерзко покрылись холодной влажностью.
– Ваша дочь сейчас находится в реанимации. У нее была сильная интоксикация, страшно говорить, но мы еле-еле откачали девочку, мне очень жаль, на данный момент ее состояние стабильно тяжелое, вас к ней пока мы не пустим, но вы можете…
Не дала ей договорить, нагло перебила доктора на полуслове.
– Послушайте, а мужчина? С моей дочерью был мужчина?
– Да, ее отец, он сидит и ждёт возле реанимации.
Узнав где находится реанимационная палата, больше ничего не спрашивая у доктора, я направилась туда. Добежав до палаты, я увидела эту сволочь, да и не одну, в его компании уже стоял знакомый мне мент, который так меня пытался удостоверить что если ребенок со своим отцом, то он в безопасности и ему ничего не угрожает. Подойдя к Стасу, я со всего размаха влепляю ему звучную и болезненную пощечину.
– Что ты сволочь сделал с моим ребенком?! Почему она сейчас лежит в реанимации?! Как ты вообще до этого все довел?
– Сядь и успокойся, ненормальная!
Схватил он меня за предплечье, причиняя невыносимую боль, но я ее даже не чувствую особо, прожигаю бывшего своим опасным блеском озверелых глаз.
– Ты! Ты скотина, сказал что с ней все будет в порядке, что с ней все будет хорошо! Это твое хорошо? Мой ребенок оказался на грани жизни и смерти! Я тебя засужу! Я тебя просто уничтожу!
Не сдерживая себя я уже кричала чуть ли не на всю больницу, мне хотелось выть от той боли что творилась у меня внутри. Девочка... Моя маленькая, беззащитная девочка... Сейчас лежит одна... В этой чертовой палате, я чувствую... Чувствую как ей страшно. Но также, я не забыла и про этого мента, вырвавшись из цепкой хватки Стаса, я решительно повернувшись к Юсупову лицом, стояла и сверлила его своим полным злобы и отчаяния взглядом.
– Вот эта ваша безопасность?! Я же просила вас о помощи! Практически умоляла… Я же предупреждала вас… Это вы во всем виноваты! Что вы вообще делаете здесь?!
Также кричала на него, заливаясь горькими слезам. Смотрю на него пустым взором и не вижу в темных глазах даже в такой ситуации сочувствия.
– Так положено по протоколу. Врачи обязаны сообщать нам в таких ситуациях.
Сурово чеканит.
– Убирайтесь вон. Я не хочу чтобы это дело вел моральный урод, который непонятно из-за какой обиды действует так непрофессионально. Только из-за вашего безрассудного, халатного отношения, мой ребенок оказался сейчас здесь. Поэтому, уходите! Уходите, слышите?!
Стремясь немного успокоить меня, Юсупов осторожно задержал мою руку за локоть. Я опустила глаза на его ладонь, а потом медленно перевела взгляд на ледяные омуты, и в этот момент… Вот оно. Он осознает свою вину, и в его глазах промелькнул слабый блеск сожаления.
– Поговорим, когда ты перестанешь истерить, Вероника.
Произнес он это таким ледяным тоном, что мне стало немного не по себе. Впервые он назвал меня по имени. Моё имя прозвучало от него так пугающе и холодно. И в тоже время, мягко… На удивление.