Толстые ломти хлеба, пропитанные смесью яиц с корицей и карамельным сахаром, поджаренные и щедро намазанные сливочным маслом, огромная сковорода яичницы-глазуньи и маленькая баночка чуть заветренного паштета из гусиной печени. Этьен налил себе чашку кофе, добавил щедрую порцию молока и посмотрел на незваную гостью:

– Будешь?

– Ага, – заулыбалась Леони. Примостилась на стуле с высокой спинкой, опять заметила заправленные в гольфы штанины и наспех высвободила помятую ткань, украдкой бросая взгляды на мужчину напротив.

– Я думал, ты уже не приедешь, – ухмыльнулся Этьен, заметив нервные манипуляции. Прозвучало, будто он не просто так думал, но еще и надеялся на это.

Леони схватила кусок хлеба, запихала в рот и начала жевать, жестами давая понять, что не может говорить.

Да и кто захочет рассказывать, что с утра снова горе-соседи – такие же выходцы из детдома – устроили пьяную драку. В итоге один из них, парень лет двадцати, перелез через балкон, пытаясь что-то доказать дружкам, но сорвался и упал на бетонный козырек, с внешней стороны увитый плющом, а с верхней закиданный окурками и осколками бутылок. Приехала скорая, полиция. Последние лениво опрашивали тех, кто не побоялся открыть дверь, особо не стараясь что-то узнать (дом, приютивший детей-сирот, давно дурно прославился на весь район), а первые наспех упаковывали в черный мешок окровавленный труп. Одно хорошо – в подъездном коридоре встретилась соседка, совсем старая бабушка, и угостила свежей клубникой, чуть подгнившей, но зато сладкой.

– Пам-пам-па-пам, – напевала Леони, запивая хлеб кофе, разбавленным молоком. Хотелось залезть еще в банку с паштетом, но желудок уже предательски распирало.

Этьен к еде практически не притронулся. Выпил чашку кофе, залез в сковородку пальцем, соскреб растекшийся, успевший подсохнуть яичный желток и задумчиво облизал. Леони уже выучила этот взгляд: мастер размышлял об очередном стеклянном детище, которому суждено будет простоять на полке пару месяцев в надежде, что его кто-то купит, чтобы потом опять отправиться в печь.

– Доедай и приходи, – буркнул мужчина и вышел, не оглянувшись.

– Доедай и приходи, – передразнила Леони одними губами, чтобы, не дай бог, не услышал, и поторопилась последовать за ним.

Она наведывалась сюда практически каждые выходные по утрам: помогала мыть стеклянные бутылки, собранные ею же на городских свалках, а потом долго сидела, забившись в пыльный угол мастерской, откуда открывался отличный вид на пламя в узкой печи, но при этом было достаточно безопасно. Огонь пугал и завораживал.

Вода была ледяной, и скоро пальцы перестали что-то чувствовать и двигаться. Отставив только что вымытую бутылку на специально приспособленную сушилку, Леони быстро обернулась, желая удостовериться, что Этьен полностью погружен в свое занятие, и прошмыгнула в коридор – ее манил недоеденный кусочек хлеба и заветренный паштет.

«Если повезет, в холодильнике осталась та банка варенья…»

Чуть забродившее варенье из кислых яблок как нельзя лучше подошло к сладковатой булке и слегка пересоленному паштету. Зажмурившись от удовольствия, Леони замычала, стараясь жевать медленно, чтобы насладиться минуткой блаженства.

– Пам-па-па-пам, – мурлыкая себе под нос, Леони помыла посуду и впервые за день посмотрела на часы – почти полдень.

У нее есть еще час или два, а потом нужно будет снова впихивать штанины в бело-синие гольфы и мчать на другой конец города, где она время от времени подрабатывала моделью, то позируя в новой коллекции одежды для каталога, то размазывая по лицу зубную пасту для рекламной акции. Некоторые говорили, что, живи она в большом городе, могла бы стать звездой: тощее, длинное, почти без внешних половых признаков тело вкупе с нестандартным наивно-детским лицом, покрытым веснушками, насмешливыми глазами разного цвета и забавно оттопыренными ушами могло приносить миллионы. Но Леони только улыбалась или – реже – смеялась над такими рассуждениями, полагая, что очередной фотограф просто хочет залезть к ней в трусы. Хотя реальных желающих находилось не так много, а потому девушка умудрилась остаться чуть ли не единственной в мире, кто даже не целовался в недавно стукнувшие восемнадцать лет. Ну не считать же за настоящий поцелуй жалкую попытку одного из одноклассников обслюнявить ей подбородок!

– Мсье Этьен! Я ушла!

Прошло уже больше двух часов, Леони опаздывала. Наспех запихав штанины в гольфы, она села на велосипед, в последний раз с сожалением взглянула на покрашенный темно-серой краской дом и резко крутанула педали, стараясь нагнать выжженное огнем время.

Яркий свет бил в глаза, но щуриться нельзя: иначе проторчишь здесь еще пару часов, только прежде выслушаешь от раздраженного фотографа, какая ты все-таки «бездарность».

В фотостудии было душно. Маленькое пространство с белыми стенами явно не предназначалось для такого количества народа и еще большего количества ламп. Переодеваться приходилось здесь же, под внимательными и жадными взглядами собравшихся поглазеть парней, мнящих себя профессионалами, а на деле – просто любителей обнаженных женских тел. Правда, увидев совершенно плоскую грудь и едва округлившиеся лишь для того, чтобы не спадали брюки, бедра Леони, многие теряли интерес.

На Леони было короткое узкое черное платье, усыпанное пайетками, и клетчатый пиджак размеров на десять больше – он доходил девушке почти до колен, раздувал узкие плечи и полностью скрывал рукавами кисти до кончиков пальцев. Босые ноги, тощие и длинные, выглядывали из-под него слегка чудаковато. Но сильнее всего, до неузнаваемости, менялось лицо: подведенные толстым черным карандашом глаза, густо намазанные ресницы, зачесанные на гель, казавшиеся угольными волосы, ярко-красная помада, от которой тонкие губы превратились в ниточки. В такой Леони с трудом можно было узнать ту девчонку, которая ловила насекомых в широкие штаны, рассекая поле высокой травы на стареньком велосипеде.