– Спасибо.

Ему захотелось поплотнее намотать шарф, чтобы избавиться от неприятного холодящего ощущения, будто Полина играет сейчас, пытаясь казаться покорной и благодарной. А на деле она совсем другая…

Какая?

Этот вопрос мучил Влада всю ночь, но к утру ему удалось убедить себя, что беспокойство надуманно и нет оснований грызть себя. Конечно, Полина – актриса! И ему это было известно с первого дня… А у артистов притворство в крови, нечего и пытаться угадать, где настоящий лик, где личина. Если ему нужна эта девушка, а иного Влад уже не мог помыслить, то надо принять все, что составляет ее натуру. Сложную, да… Но тем она и интересна!

Сейчас глаза Полины были широко раскрыты, она не сводила взгляда с рук Прохора Михайловича, помеченных первыми признаками старости. А тот аккуратно перекладывал листы, пробегая глазами написанное. Все его движения были неспешны и плавны, точно он совершал магический обряд, и это завораживало всех. Даже бесцеремонный Вуди (как его зовут на самом деле?!) притих.

«Странно, что старик не носит очки, – отметил Влад, наблюдая за ним и Полиной одновременно. – Неужели дальнозоркость еще не началась? Пора бы…»

То, что Полина использует контактные линзы, он узнал не сразу. Их голубые кружки лучше заметны у темноглазых людей, а с чистой радужкой ее серых линзы почти сливались. Только когда Полина впервые встретилась с ним после простудного сезона, тяжело переболев, Влад услышал:

– Сегодня тебе придется вести меня за руку, я без линз. Врачи рекомендуют окончательно поправиться, прежде чем снова надевать.

– У тебя слабое зрение? – не поверил он.

До этой секунды ему и в голову не приходило, что в Полине может отыскаться несовершенство…

Она усмехнулась:

– Ты даже не представляешь насколько!

Выяснять Влад не стал. Нет, это не разочаровало бы его, но… Впрочем, он и сам не вполне понимал, почему не захотел узнавать подробности. Сразу решил: ничего страшного в этом нет. В конце концов, Натали Гончарова тоже была близорука.

– Итак, – начал Прохор Михайлович, и голос его прозвучал как у старого сказочника, а не у судьи, – дело, с которого я хочу начать…

«А ведь его не пришлось уговаривать! – запоздало удивился Влад. – Как будто старик был готов к тому, что мы попросим его совершить должностное преступление… Или…»

Всколыхнувшееся волнение враз осушило рот, пришлось облизнуть губы: «А что, если он и собрал нас здесь для этого? Чтобы мы разгадали то, что оказалось не по зубам сыщикам? То есть кто угодно мог бы справиться? Он же нас рандомно выбрал… Да ну, это невозможно! Там же не самых отстойных следователей собрали. Надеюсь…»

Влад вскользь осмотрел напряженные лица. Случайные это люди или у старика была некая система? Сам он откликнулся на приглашение Ильи, показалось, что будет весело снова, как в детстве, пожить под одной крышей. Его кузену было не привыкать обживать чужую территорию, а Влад все еще чувствовал себя незащищенным вне родных стен, хоть и успел сменить пару съемных квартир.

Все собравшиеся здесь как один клюнули на смехотворную сумму, которую запросил хозяин дома. Даже Илья обрадовался возможности сэкономить – все же концертировал он пока стихийно и редко.

– Мои золотые горы впереди. – Стариков широко растягивал губы, пытаясь выглядеть успешным и довольным жизнью, но Влад слишком хорошо знал брата, чтобы не различить в его голосе отзвука тревоги.

Никаких гарантий. Когда ты вступаешь на путь творчества, полный ухабов и неожиданных поворотов, то становишься целиком зависим от чужого мнения, вкуса незнакомых тебе людей, которые вправе не прийти на твой концерт, не купить книгу, обозвать мазней выплеск страданий на холсте. Ты будешь несколько месяцев писать книгу, вытягивая собственные нервы, чтобы из пережитой боли сплести новые судьбы, и едва не умрешь над последним абзацем, но любой читатель может написать: «Книга на один раз – скоротать вечерок». И ты ничего не сумеешь поделать с таким отзывом, ведь уже превратился в ту одинокую белую ворону, которую легко забросать камнями, потому что она слишком выделяется. «Оргия и анархия звуков», «Сплошной недостаток», «…нет сколько-нибудь выдающегося дарования», – так писали о Первой симфонии Рахманинова и чуть не убили его. Что он мог возразить тем неистово злорадствующим? Чем можешь оправдаться ты? Попробуй! И превратишься в городского сумасшедшего, который хватает прохожих за рукав и лепечет нечто невнятное… Лучше молчи.

Когда Влад задумывался об этом, ему хотелось надавать себе по морде за то, что не отговорил Илью идти стезей страданий. Но брат казался таким счастливым за роялем… Кто вправе оторвать его от этого источника наслаждения? Пусть и мучительного.

Мысли пронеслись стремительной стаей, пока Прохор Михайлович зачитывал написанные канцелярским языком полицейские отчеты о найденном в школьном рояле трупе собаки, о бесследно исчезнувшем пианисте, преподававшем в той же школе…

«Пианист? Да он специально, что ли?!»

– Родиона Сергеевича Трусова так и не нашли, – добавил хозяин. – Ни живым, ни мертвым. Трусов был женат, возникла версия, что просто сбежал с подружкой от семьи. Хотя у следствия вызывало сомнение то, что в таком возрасте человек способен бросить уже сложившуюся карьеру. А Трусов, кроме музыкальной школы, преподавал в Гнесинке.

У Ильи вырвался невнятный возглас, и Катя тотчас сжала его красивую руку, лежавшую на скатерти. А Лиза изогнула длинную шею:

– Ой, ты ведь из Гнесинки, Илюша?