— Бабушка сказала, что вы поссорились из-за твоей борьбы за гражданские права.

— Я никогда особо не боролся за гражданские права.

— А как же фото на первой полосе газеты?

— Я участвовал в одной-единственной демонстрации, просто чтобы доставить удовольствие отцу Аниты. Он-то был убежденный активист. Мы с твоей тетей оказались вместе с ним в первом ряду и, по несчастью, попали на фото. Вот и все.

— То есть как? Ничего не понимаю. Бабушка сказала, что ты был все время в разъездах.

— Она не все знает.

— Но чем же ты тогда занимался? И почему дедушка был уверен, что ты настолько вовлечен в борьбу за гражданские права? Вы же потом целых двенадцать лет не разговаривали!

Дядя Сол уже собрался было мне все объяснить, но нас прервал звонок в его дверь. Он на минуту отложил трубку и пошел открывать; до меня донесся женский голос.

— Марки, мой хороший, — сказал он, снова подойдя к телефону, — нам пока придется попрощаться.

— Это Фейт?

— Да.

— Вы с ней встречаетесь?

— Нет.

— Если встречаетесь, мог бы мне сказать. Ты имеешь полное право кого-то себе найти.

— У меня нет с ней романа, Марки. Ни с ней, ни с кем-то еще. Просто потому, что мне не хочется. Я любил только твою тетю и буду любить ее всегда.

Два дня, проведенных в Нью-Йорке в начале мая 2012 года, преобразили меня.

— Что с вами такое, старина? — спросил Лео, увидев меня снова в Бока-Ратоне. — Вы на себя не похожи.

— Мы с Александрой целовались. В Нью-Йорке, у меня дома.

Он состроил разочарованную физиономию:

— Полагаю, ваш новый роман от этого сильно продвинется.

— Не надо так откровенно радоваться, Лео.

Он улыбнулся:

— Я очень за вас рад, Маркус. Вы мне очень нравитесь. Вы отличный парень. Будь у меня дочь, я бы хотел, чтобы она вышла за вас замуж. Вы заслужили счастье.

С того вечера, когда мы встретились с Александрой в Нью-Йорке, прошла неделя. От нее не было никаких вестей. Я дважды пытался ей звонить, но безуспешно.

Поскольку она не проявлялась, я поискал новости в интернете. И на официальной странице Кевина в фейсбуке обнаружил, что они уехали в Кабо-Сан-Лукас. Там были ее фотографии у бассейна, с цветком в волосах. Он имел наглость выставить ее личную жизнь на всеобщее обозрение. Его фото потом появились во всех таблоидах. И я читал:

Меня это страшно задело. Зачем она целовала меня, если потом уехала с ним? В конце концов мой агент сообщил мне последние сплетни:

— Маркус, ты в курсе? Между Кевином и Александрой черная кошка пробежала.

— Я видел их фото в Кабо-Сан-Лукасе, они вполне счастливы.

— Ты видел их фото в Кабо-Сан-Лукасе. Судя по всему, Кевин хотел побыть с ней наедине и предложил туда съездить. Между ними уже какое-то время нелады, во всяком случае, так говорят. Но ей вроде бы сильно не понравилось, что он выложил их фото в соцсети. Кажется, она сразу вернулась в Лос-Анджелес.

Я никак не мог проверить, правду говорит агент или нет. В следующие дни от нее по-прежнему не было вестей. Я закончил разбирать вещи в дядином доме. Грузчики вывезли последнюю мебель. Странно было видеть дом, совершенно пустой внутри.

— И что вы теперь будете с этим домом делать? — спросил Лео, осматривая комнаты.

— Наверно, продам.

— Правда?

— Да. Вы же мне сами говорили: память в голове. Думаю, вы правы.

Балтимор,

18 февраля 2002 года

Тетю Аниту мы похоронили на кладбище Форрест-Лейн, через четыре дня после ДТП. Собралась огромная толпа народа. Много незнакомых мне лиц.

В первом ряду стояли дядя Сол с потухшим лицом и Гиллель — мертвенно-бледный, в шоковом состоянии. Он походил на привидение: под глазами синяки, узел галстука сполз на сторону. Я что-то ему говорил, но он как будто ничего не слышал. Я трогал его, но он как будто ничего не чувствовал. Словно под анестезией.

Я смотрел, как гроб опускают в яму, и не верил. Казалось, что это все не взаправду. Что в деревянном гробу, на который мы бросаем комья земли, лежит не тетя Анита, не моя любимая тетя. Я ждал, что она вот-вот приедет и присоединится к нам. Хотел, чтобы она прижала меня к себе, как в детстве, когда я приезжал в Балтимор, а она встречала меня на вокзале и говорила: «Ты мой самый любимый племянник». Я тогда краснел от счастья.