А в это время в школе Оук-Три Хряк по-прежнему мучил Гиллеля. Кидался в него шишками и камнями, связывал и заставлял есть землю и сэндвичи с помойки. «Лопай! Лопай! Лопай!» — весело распевали мальчишки, когда Хряк зажимал ему нос, чтобы он открыл рот и проглотил. Если Гиллелю хватало сил, он обливал Хряка презрением и горячо благодарил: «Спасибо за вкусный обед, я как раз в полдень не наелся». Тогда удары сыпались на него с новой силой. Хряк выворачивал его портфель на землю, швырял книги и тетради в мусорную корзину. Гиллель на досуге начал писать стихи, и тетрадка с ними в итоге, разумеется, тоже попала в лапы Хряку; тот заставил его съесть несколько страниц, предварительно зачитав всем плоды его творчества, а остальное сжег. Гиллель сумел спасти от аутодафе одно стихотворение, которое написал своей тайной любви, хрупкой блондинке по имени Хелена, не пропускавшей ни одного представления Хряка. Он усмотрел в этом знак свыше, собрал всю волю в кулак и поднес стихи Хелене. Та пересняла их и развесила по всей школе. Они попались на глаза миссис Чериот, куратору школьной газеты; та похвалила малышку Хелену за поэтический дар, поставила высокую отметку и напечатала стихи в газете за подписью Хелены.

Перечень походов Гиллеля к врачу становился все длиннее — особенно из-за постоянных воспалений во рту, — и встревоженная тетя Анита в конце концов пошла к директору Хеннингсу:

— По-моему, моего сына в школе обижают.

— Нет-нет, в Оук-Три никого не обижают, у нас есть надзиратели, правила, хартия сосуществования. Мы — школа счастья.

— Гиллель каждый день приходит в рваной одежде. Его тетради либо испорчены, либо их вообще нет.

— Ему надо быть аккуратнее. Вы же знаете, если он небрежно относится к тетрадям, у него будет плохая отметка в табеле.

— Мистер Хеннингс, он очень аккуратный. По-моему, кто-то сделал из него мальчика для битья. Не знаю, что происходит в вашей школе, но мы платим двадцать тысяч долларов в год, а у сына, когда он приходит домой, полон рот бактерий. Наверно, это все же что-то значит?

— Он хорошо моет руки?

— Да, он очень хорошо моет руки.

— Видите ли, многие мальчики в его возрасте такие поросята…

В конце концов тете Аните надоело ходить вокруг да около, и она сказала:

— Мистер Хеннингс, у сына постоянно синяки на лице. Что мне делать? Заставить его найти общий язык с одноклассниками или отдать в специальное учреждение? Честно говоря, иногда по утрам, отпуская его в школу, я просто не знаю, что еще с ним случится…

Она разрыдалась, а поскольку директор Хеннингс больше всего боялся каких-то осложнений в Оук-Три, он стал ее утешать, обещал исправить положение и вызвал Гиллеля, чтобы разобраться.

— Мальчик мой, у тебя сложности в школе?

— Скажем так, у меня бывают неприятности, когда я хожу на баскетбольную площадку за школой после уроков.

— А! И как бы ты описал ситуацию? Наверно, это можно назвать озорством?

— Это называется агрессией.

— Агрессией? Нет-нет, в Оук-Три не бывает агрессии. Они, наверно, озорничают. Знаешь, если мальчики устраивают возню, это естественно. Мальчики любят баловаться.

Гиллель пожал плечами:

— Не знаю, господин директор. Я хочу одного — спокойно поиграть в баскетбол.

Директор почесал затылок, оглядел худющего, но самоуверенного мальчика и предложил:

— А если мы тебя включим в школьную баскетбольную команду? Что скажешь?

Хеннингс подумал, что так мальчик мог бы играть в свой мяч, но под присмотром взрослого. Гиллель обрадовался, и директор тут же повел его к учителю физкультуры:

— Шон, мы можем включить этого юного чемпиона в баскетбольную команду?

Шон смерил взглядом крошечный скелетик с умоляющими глазами:

— Это невозможно.

— Почему?

Шон наклонился к директору и прошептал ему на ухо:

— Фрэнк, у нас баскетбольная команда, а не инвалидная.

— Э, я не инвалид! — возмутился Гиллель. Он все слышал.

— Нет, но ты тощий как спичка, — возразил Шон. — Для нас ты будешь инвалидом.

— А если попробовать? — предложил директор.

Учитель физкультуры снова склонился к нему:

— Фрэнк, мест в команде нет. А есть лист ожидания метровой длины. Если мы сделаем для мальчишки исключение, придется иметь дело с родителями других учеников, а мне только этого не хватало. И скажу прямо: если он выйдет на площадку, мы проиграем. А мы в этом году и так выглядим не лучшим образом. У нас и так результаты в баскетболе не блестящие, а уж тут…

Хеннингс кивнул и, повернувшись к Гиллелю, немедленно изобрел кучу правил внутреннего распорядка, согласно которым никак нельзя менять состав баскетбольной команды в течение учебного года. Тут в зал на тренировку ввалилась целая орда мальчишек, и Гиллель с директором уселись на скамейку под трибунами.

— Ну и что мне делать? — спросил Гиллель.

— Ты можешь назвать мне имена озорников. Я их вызову и сделаю внушение. Еще мы можем организовать мастер-класс по борьбе с озорством.

— Нет, так еще хуже. Вы же сами понимаете.

— Тогда почему ты просто не уйдешь от этих безобразников? — рассердился Хеннингс. — Не ходи на спортплощадку, если не хочешь, чтобы они тебе мешали, вот и все.

— Я не собираюсь бросать баскетбол.

— Упрямство — нехорошая черта, мой мальчик.

— Я не упрямый. Я не хочу уступать фашистам.

Хеннингс побелел как мел.

— Ты где слышал такое нехорошее слово? Надеюсь, тебя не на уроке научили таким словам? В школе Оук-Три таким словам не учат.