Прямая улыбка на его лице, посмотрел на меня своими глазами, которые сверкнули как галька в ручье.

Не больше трех дней. Не шучу. В каждый день когда ты там занимаешься этой ***** мы будем уязвимы.

Я поднял взгляд и посмотрел на него. Это был первый раз когда он признал мою полезность.

Я не слишком хорошо сплю добавил он. Сказать правду.

Он кашлянул еще раз и выплюнул через ангарную дверь. Ну, удачи, сказал он, и ушел.

Он не спал хорошо когда меня не было. Как жена. ***** Бангли. Как раз когда так захотелось от него избавиться.

Мы бы отправились в темноте следущего утра. Я бы прошел восемь миль под холодными звездами и достиг бы деревьев когда воздух стал бы серее и зернистее. Я набрал вещей на три дня хотя я и думал если бы нам достался лось то было бы еще дольше. Бангли потерпел бы. Я бы мог привязать рюкзак к саням и протащить, но я решил держаться налегке и я предпочел держать вещи на своей спине а сани почти безвесными. Я знал где ручьи и я бы передвигался от одного к другому потому я взял с собой лишь две кварты воды.

Я решил слетать один раз. Чтобы разведать дорогу и чтобы дать Бангли уверенность на хотя бы один день в трех направлениях. Полдень как раз годился бы мне для этого с легким бризом слетавшим с гор, на солнце тепло но почти по-зимнему холодно в тени ангара. Я зажег печь и поставил чайник, закипел. Я заварил чай из летних цветов, листья я высушил: земляника, черника, мята и сел в раскладное кресло Вальдес которое я притащил из комнаты для кинопросмотров одного из поместьев. Назвал кресло так по имени танкера с нефтью компании Экссон разбившегося и разлившего нефть у Аляски.

Это было двойное кресло для мужа и жены скорее всего но здесь для меня и Джаспера, с раскладным рычагом на каждой стороне и обшиты тонкой выделки телячьей кожей. Было очень мягким. Я положил для него рукодельный плед, из кусков голубого и желтого, и с повторяющимся рисунком бревенчатого домика разрезанным на квадраты и треугольники, каждый кусок отличен от другого но все с тем же изгибом дыма из каждой трубы, с орнаментными огурцами или с горошком или с полосами цветами, отчего создавалось впечатление необычного поселка одинаково раскинутого по всей стране геометрических полей и цветущих посадок, и словно все отдыхали зайдя в свои домики наслаждаясь теплом очага. Как и мы. Было приятно смотреть на рисунок пледа и приятно сидеть в кресле под волнами тепла от печи, полулежа откинувшись назад попивая чай.

Мне почти казалось что так было раньше, что Джаспер и я жили где-то во временном пристанище и в один прекрасный день вернемся, что все вернется ко мне, что мы не жили в сумерках бедствия. Ничего не потеряли кроме своих жизней. Все так же как вчера стоял в огороде. Иногда мне казалось: все в порядке. Просто вот так. Та простая красота была все еще невыносимо прекрасна, и если я буду жить каждым днем, от огорода до печи и до простого полета, я буду жить в мире с самим собой.

Казалось что я жил в двойственности, и эта двойственность была разрушающей настойчивостью жизни в ее голубизне и зелени разошедшихся по сухой серости смерти, и я могу переключать одно на другое, шаг в одно и шаг наружу так же легко как я мог бы вступить и выйти из холодной тени снаружи ангара. Или я бы даже никуда не шагал, а тень прошлась бы по мне как тень облака покрыв мои руки гусиной кожей, и ушла.

Жизнь и смерть живут внутри друг друга. Так случилось и со мной. смерть была внутри всех нас, в ожидании теплых ночей, равновесия системы, жука, как в умирающих почерневших стволах у гор. А жизнь была внутри смерти, разрушающая и настойчивая как лихорадочная зараза. Так и должно быть.

Память вечно не давала мне покоя. Я все время пытался не вспоминать и я все время вспоминал.

Его звали бы Спенсер. В будущем. Софи если была бы девочка. Очень по-английски. Во вторую треть срока мы решили мы хотим знать. Семья Мелиссы была шотландских корней. Переехали из Мелроуза когда ей было семь лет, пошла в начальную школу в Западном Денвере и должна была стоять перед классом и повторять слова как арифметика пока другие дети хихикали а учителя расплывались в умилительной улыбке. Она говорила что потеряла акцент полностью за два месяца. Адаптировалась как только могут семилетние.

Как имя у ее отца.

Не болела, ни разу, все время. Никакой тошноты. Никогда не хотела никакого авокадо или мороженого.

Ей совсем не нравилась охота но она любила рыбалку. Она рыбачила со мной когда могла. Во многом она была лучше чем я. Она не могла забросить дальше или точнее но она могла понять форель лучше кого-угодно. Она обычно стояла на отмели ручья и просто дышала и смотрела на солнечный луч и насекомых влетающих в него и вылетающих.

Всякие профи, идиоты, делали так со своей первой пойманной рыбой, они выкачивали содержимое ее желудка чтобы увидеть что ели рыбы сейчас. Как будто поймать, вытянуть сетью, вытащить на обжигающий воздух от всего этого рыба не страдала. Они отпускали ее назад, но выживала ли она после такой операции? Говорили что выживают, я сомневаюсь. Она никогда не делала так. Она соединяла половинки своей удочки вместе, натягивала ее, выпускала леску трещоткой катушки и тонкими пальцами проходила по всей длине лески, шнура, и поворачивала назад козырек своей бейсболки Yankees, и затем она спрашивала меня.

Хиг что подвесить?

Я изучал стайку молодой форели поблескивающую от солнечного света или клубящуюся у поверхности, переворачивал пару камней в поисках личинок.

Восемнадцатый Медный Джон вниз, Рио Гранд Король, большой тот, наверх.

Она двигала губами глядя на меня так будто я заставлял ее. Затем она вытаскивала свой набор. Большой и малый как раз наоборот. Или вытаскивала фиолетового шерстяного дурачка, того с металлической рыбьей головой, имитация верховодки и совсем другая стратегия ловли.