Я надул мои щеки и выдохнул. Мысль: В горах должно быть хорошо. Хорошо туда подняться. Подышать свежим воздухом. Мысль: Странно. Всего один человек за исключением семей на сотню квадратных миль вокруг и все равно мне нужен свежий воздух.

Мы идем быстро в темноте. Я и Джаспер, сани скрипят позади. Холодно. Хорошо и холодно. Высокие звезды раскинулись сетью по темноте, нет луны, идешь под Млечным Путем как будто в глубокой реке. Никогда не дойдешь до другой стороны. Никогда не получится.

Ссора с Бангли все еще жива. А сейчас одно лишь наше дыхание. Зимний жир. Ощущаю его моими ногами. Хорошо идти, идти быстро.

Я тяну сани поводью в правой руке затем меняю руку. Вещи в санях, винтовка тоже. В этот раз. Спасибо Бангли, на мне пистолет, пластиковый Глок почти невесом. Кажется что много вокруг выживших, много движения, не знаю почему.

Прохожу башню, остается справа. Прохожу Место без никакого содрогания. Мысли приходят с ритмом быстрых шагов. Привыкни к убийству как ты можешь привыкнуть к виду козла в дверях. Дядя Пит. С его бутылкой и сигаретами и историями. Как жил на яхте с Луисой. Как жили в траулере на Аляске. Как будто жизнь на плаву убедит кого-угодно хоть в чем. Никогда не нравилось виски, он сказал мне. Но я пью потому что в нем столько историй.

Мертвые козлы умножаются. Ты можешь утащить его куда-нибудь подальше в поле, но память ты утаскиваешь далеко к солнцу и к надеждам разрезает на части. Высушивает до нечто крошащегося и неимеющего запаха.

Мы идем. Мы в получасе от первого подъема, от первых деревьев. У ночи нет никакой весомости: тьма невесома сейчас в своей имманентности проходит словно олень готовый к прыжку. Утренний свет всего лишь мысль о том что случится. Недвижно и тихо, высокие звезды, нет ветра.

Я думаю о племенах Прерии, тех живших здесь, проходивших. Юты Арапахо Шайенны. Команчи доходили до сюда, Сиу проходили и охотились и устраивали налеты, Кайова, иногда Апачи. Когда я был мальчиком я читал о войнах и налетах между ними и все время удивлялся почему кто-то мог воевать в такой огромной стране. Почему земля стала территорией которую надо было разделить. Ладно. Бангли и я нас всего двое и иногда наших ресурсов на базе становится довольно мало. Не от того что у нас не хватает еды, сырья, одеял. Идеологически. Идеология вот что раздирает страны. Раздирало, в прошедшем времени. Что из себя представляют страны? Кто остался тот все еще воюет, собирает под себя что найдет. Может собираются вместе как я и Бангли.

И мы все еще разделены, все еще трещины в нашем союзе. Из-за принципов. Его: Виновен пока... да пока да все время. Сперва стреляй потом спрашивай. Виновен, затем мертв. Против чего? Мой: Пусть гость живет на минуту дольше пока они не смогут показать себя какие они люди? Потому что они всегда покажут себя. А что Бангли сказал в самом начале: Никогда никогда не вступай в переговоры. Ты начинаешь переговоры о своей смерти.

Я против него. Последуешь за верой Бангли до самого конца и получишь унылое одиночество. Каждый за себя, даже в смерти, и ты вступаешь в полнейшее одиночество. Ты и вселенная. Холодные звезды. Как эти которые тают, молчат а мы идем. Поверишь в возможность соединения и ты получишь что-то еще. Потрепанный комбинезон все еще развевается на флагштоке. Попроси помощи и получишь ее. Улыбка прилетевшая с другого конца грязного двора, взмах рукой. И рассвет становится не таким одиноким.

Мы философы, а, Джаспер?

Он счастлив просто нашим походом. Вместе. Он знает куда мы направляемся.

Следуем тропой у ручья вверх. Тропой протоптанной еще до наших походов, до Арапахо, еще до Шайеннов. Оленем и лосем, толсторогим бараном. Койотами охотившимся на них. Пумами. Волками. Еще волками. Может горными бизонами. Иногда медведями гриззли, но чаще всего они держатся подальше от троп, даже троп диких животных.

Мы входим и выходим из тополиной рощи от нее становится еще темнее. Заросли ивы. Вверх по травянистому склону сейчас бесцветному, в короткий каменистый каньон с эхом брызгающейся воды. Затем картиночный лес, запах задолго до деревьев, запах несется течением воды: сильная нота ваниллы, как в магазине сладостей. Живые. Сани царапают по вылезшим наружу корням, по камням. Кучки оленьего помета давно высохшие. Я останавливаюсь, снимаю с себя упряжь и обнимаю большое дерево, стоя во фризе сладкого шалфея еще более бесцветного чем сама ночь, то здесь то там между деревьев, тоже с запахом более тонким. Обнимаю толстую шершавую кору, нос упирается в трещину ствола, вдыхаю сильный запах ваниллы словно из бутылочки кухонной специи, резкий древесный и сладкий как от ирисок. Так пахло когда мы входили в магазины сладостей точно так же. Там подростки в фартуках с трудом пытались набрать мороженое полной ложкой из контейнеров. Казалось было очень трудно для них. Зачем надо было хранить таким холодным? Тоненькие девушки сдували свои волосы с лица и каждый конус из вафли сердил их. Ромовый вкус с изюмом был моим самым любимым. Фисташковый для Мелиссы. Или любой с кусками твердой карамели. Но особенно обожал со вкусом ирисок и с фруктами. Слюни текут в моем рту у основания дерева. Сейчас бы убил за тот вкус, без преувеличения, честно.

Джаспер терпит. Он садится, затем ложится. В прошлые годы он убежал бы вперед и выныривал бы с флангов, обежав вокруг, пересекая взад-вперед нашу тропу, следуя своему носу, за дичью, неудержимый, а теперь он доволен что не спешит. И я тоже. Мы никуда не торопимся. Довольно много запасенной еды в аэропорту и Бангли протянет без меня несколько дней, хотя я надеюсь он не будет слишком спокоен. Всегда беспокоюсь когда мы уходим в горы что ему понравится так оставаться. В одиночку. Хотя он довольно сообразителен, слишком хороший тактик чтобы понимать его шансы со временем сильно ухудшатся. К тому же, он не фермер. Джаспер был со мной таким уже много раз и вежливо не показывает своего стыдливого смущения. Обнимать дерево, бормотать. Сегодня ночью - все еще ночь, хоть и на исходе - я не скажу ни слова, потому что я буду следить за собой и я всегда презирал сентиментальность, может из-за того что слишком знаком с этим. Но дерево сейчас пахнет слаще всего в нашем мире и оно пахнет прошлым.

Яблоки когда-то были одним из самых сладких вещей. В Северной Америке. Вот почему их так любили, вот почему школьники оставляли их на столах своих самых уважаемых учителей. Мед и яблоки. Патока. Кленовый сахар в северных лесах. Сахарная палочка на Рождество. Воображаемые танцы засахаренных фруктов. Иногда под осень возвращаясь с патрулирования мы садились в яблочных садах Лонгмонта. Акры и акры яблоней, различных сортов я не упомню всех их названий, большинство деревьев высохли, все еще живые истоньшились, с новыми побегами, словно возвращались в дикую природу, плоды в следах от укусов и клювов, испещеренные червями и гусеницами, но все еще сладкие. Еще слаще чем раньше. Все что оставалось в них из того что было накоплено в них стало еще более концентрированным из-за их полной и опасной свободы.

Я глубоко вдыхаю, руки обхватывают ствол, ладонями к грубой поверхности каким-то образом более теплая чем воздух, пальцы держатся за чешую вельвета коры почти с таким же влечением, с тем же чувством встречи как если бы они держались за округлости женщины.

Эти маленькие как назвать? Радости жизни. Удовольствия. А запах всегда это запах и воспоминания, не знаю почему.

Мы поднимаемся по берегу ручья сереющей серостью просачивается между высокими останками деревьев, жук-короед убил лес, ветки без иголок, опустевшие мертвые руки.