Джаспер, что с тобой? Тру и тру. Тру и тяну за загривок.

Эй, эй.

Тяну за шерсть на шее. Эй, проснись.

Я толкаю его чтобы сел и накрываю его, грудью на его спину, и покрываю собой.

Эй, он в порядке. Просто еще спит.

Спит.

Я прижал его, замершего в спящей позе, поближе к себе и положил одеяло на него и сам лег на спину. Я дышу. Я должен был заметить. Как тяжело было ему когда он шел. Слезы которых не было вчера полилилсь. Прорвали дамбу и полились.

И что я теперь буду делать? Зажгу костер через несколько минут.

Джаспер. Братишка. Сердце мое.

Я зажгу костер. Положу дрова на мох и зажгу. Я приготовлю последние две рыбы. Я съем одну. Я.

*

Мы шли вместе.

А теперь ты будешь тропой

Я пойду я пойду

По тебе.

Целый день я не делал ничего. Я лишь добавлял дров костру. Я оставил его в его одеяле завернутый и удобно устроенный один лишь нос торчит наружу. Этот его вид там я не хочу потерять для себя.

Он лишь один такой. Этот его вид. Который. Завтра я. Я не знаю.

Я ничего. Ничего не делаю весь день. Не зажигаю костер. Не готовлю пойманных рыб. Они висят на крючках на ветке. Для медведя и пумы. Все равно. Встаю помочиться, отпиваю немного воды из ручья холоднее от заморозков ночи. Накренившись от корней, упавшее дерево лежит на камнях поверх течения над водой. Вот так. Возвращаюсь. Сердце как течение тоже сузилось.

Иду к спальному мешку и ложусь рядом с ним. Дремлю. Толкаю его моими ногами чтобы почувствовать его вес. Теперь другой, одервеневший, да только это он. Пью в полдень. Прохладный день. Солнце над ручьем, над нами двумя, может три четыре часа потом уходит. Чувствую запах от рыбы. Вот так.

Все так же не натягиваю покрывало и жду ночи. Что это была за песня? Если я умру, перед поминками, накормите Джэка, он был добрым псом... Может и лучше. Тогда он бы умер от одиночества разлуки. Лучше уж так. Словно темнота вливается в каньон накрывая течение накрывает нас черным покрывалом. Медленно. Нет спасения. Никому. Ничто не разрешается ответом, ничто не заканчивается. Ковш возвращается на свое место в небесах. Лишь один поворот. Один поворот колеса и мы стали другими, никогда не прежними. Никогда никогда. Даже те звезды. Даже они, они распадаются, взрываются, соединяются, расходятся. Закрываю мои глаза. Это внутри. То что двигается внутри, плывет в боли как слепая рыба вечно плывущая. То что живет что остается. Возрождает, обновляет любовь и боль. Любовь это русло а боль заполняет его. Заполняет каждый день слезами.

Где-то в ночи, где-то когда Близнецы над каньоном, я размышляю о санях и винтовке в ней. Что делать с ней. Я ощущаю вес Джаспера на моем колене где я протолкнул мою ногу под него и я думаю: Он не одобрил бы, нет. Он бы сказал: что? Он не сказал бы ничего. Он никогда не оставлял своего поста, он всегда поддерживал меня в этом. Мы никогда не оставим наши посты так ведь? Потому что мы такие.

И под Близнецами я засыпаю.

Третий день. После рассвета я двигаюсь, ощущаю его под пледом и наступает момент. Момент когда я забываю и затем я вспоминаю и все равно ожидаю что он зашевелится. Очень очень ожидаю что он зашевелится. Потому что он мог бы. Мы же все преодолели так ведь? Почему бы и это?

И затем я плачу. Плачу и плачу. И поднимаю себя и несу его свернувшегося в пледе, отношу его к деревьям и начинаю копать. Палкой, плоским камнем, моими пальцами.

Почти все утро пока не становится достаточно глубоко для медведя. Выравниваю. Здесь было нашим любимым местом для походов. Год за годом. Если его дух сможет видеть. Меняющийся ручей, сезон за сезоном. Я кладу его завернутого в плед и я говорю

Прощай, дружище. Ты Джаспер. Сердце мое. Мы никогда не расстанемся, ни здесь, ни там.

Затем я сгребаю назад землю.

Я провожу остаток дня собирая камни. Булыжники, валуны. Гладкие и отшлифованные течением. Я строю надгробие вышиной мне по грудь. На вершине я не знаю что положить. Я снимаю мой старый шерстяной свитер. С его запахом и моим. Я кладу его поверх и накладываю сверху еще камни. Чтобы растворились там его запах и мой смываясь сезонами года. Как будто покрываю его.

Потом я нагружаю сани и иду вверх по течению.

Двадцать раз в день я останавливался и поворачивался словно хотел крикнуть. Эй давай давай. Двадцать раз я вновь возвращался поворотом плеч к холмам. Опускал мою голову, ноги к тропе.

Остановился однажды, повернулся всем лицом к солнцу, глаза закрыты, пусть свет выжгет мои слезы. Опрокинул мою голову еще дальше назад, койотом во весь голос.

Ручей справа от меня спадает порогом. Солнце пробивается сквозь веки, льется как тяжелая вода.

Если ничего более не осталось тогда лишь: наполниться этим, поглотиться.

Это не так что ничего не осталось. Осталось все что было, минус пес. Минус жена. Минус шум, звук.

Нам кажется что словами и разговорами мы можем удержать что-то. А. Я не смог. Ты не смог. Ты пошел со мной потому что думал это твоя работа. Я глупец? Мы оба? Любить это принять одну сторону и держаться ее и держаться до самой смерти. Приземлиться на нее обеими ногами. Или на все четыре, да, дружище?