– Когда устанет спать на этой лапке, поменяет и передохнет, – заметила официантка. – У нас дома старая скопа вот так же делала.

– А где ваш дом? – спросил Скриппс.

– В Англии. В Озерном крае, – улыбнулась официантка с легкой грустью. – Знаете, страна Вордсворта.

Ох уж эти англичане. Разбрелись по всему белу свету. Мало им своего островка. Странные северяне, одержимые своей имперской мечтой.

– Я не всегда была официанткой, – заметила немолодая официантка.

– Не сомневаюсь.

– И близко не была, – продолжала официантка. – Довольно странная история. Пожалуй, вам будет скучно?

– Вовсе нет, – сказал Скриппс. – Вы не против, если я как-нибудь вставлю ее в рассказ?

– Нет, если найдете ее интересной, – улыбнулась официантка. – Вы ведь не станете указывать мое имя?

– Нет, если вам не хочется, – сказал Скриппс. – Кстати, можно я еще бобов закажу?

– Качество проверено, – улыбнулась официантка.

Лицо у нее было серым и морщинистым. Чем-то похожим на лицо актрисы, умершей в Питтсбурге. Как ее звали? Ленор Ульрик [10] . В «Питере Пэне». Точно. Говорят, всегда ходила с вуалью, подумал Скриппс. Интересная была женщина. Значит, Ленор Ульрик? Может, и нет. Неважно.

– Вы действительно хотите еще бобов? – спросила официантка.

– Да, – просто ответил Скриппс.

– Еще одну трескунов, – сказала официантка в дверцу. – Птичке не надо.

– На огне, – донесся ответ.

– Продолжайте, пожалуйста, вашу историю, – сказал Скриппс любезно.

– Это был год Парижской выставки [11] , – начала она. – Я тогда была молоденькой, jeunefille [12] , и приехала из Англии с мамой. Мы собирались присутствовать на открытии выставки. По пути от Гар-дю-Нор [13] к отелю на Пляс-Вандом, где мы остановились, мы зашли в лавку куафёра [14] и приобрели какие-то пустяки. Мама, как я помню, приобрела про запас бутылочку «нюхательной соли», как ее называют здесь, в Америке.

Она улыбнулась.

– Да, продолжайте. Нюхательной соли, – сказал Скриппс.

– Мы зарегистрировались, как положено, в отеле, и нам дали смежные номера, которые мы забронировали. Мама несколько выдохлась после поездки, и мы пообедали у себя в номерах. Я была взволнована оттого, что с утра увижу выставку. Но устала после путешествия – переправа вышла довольно скверной – и спала крепко. Утром я проснулась и позвала маму. Не услышав ответа, я пошла к ней в номер, разбудить маму. А вместо мамы там в постели был французский генерал.

– Мондьё [15] ! – сказал Скриппс.

– Я ужасно напугалась, – продолжала официантка, – и позвонила в колокольчик управляющему. Подошел консьерж, и я потребовала выяснить, где моя мама. «Но, мадмуазель, – сказал консьерж, – мы ничего не знаем о вашей маме. Вы приехали сюда с генералом Таким-то»… Не помню, как звали генерала.

– Пусть будет генерал Жоффр [16] , – предложил Скриппс.

– Очень похоже, – сказала официантка. – Я страх как напугалась, послала за полицией и потребовала показать журнал регистрации. «Увидите, что я зарегистрировалась с мамой», – сказала я. Пришла полиция, и консьерж принес журнал. «Видите, мадам, – сказал он, – вы зарегистрированы с генералом, с которым пришли к нам в отель прошлым вечером». Я была в отчаянии. Наконец, я вспомнила, где была лавка куафёра. Полиция послала за куафёром. Его привел полицейский агент. «Я заходила к вам в лавку с мамой, – сказала я куафёру, – и мама купила бутылочку ароматических солей». «Я прекрасно помню мадмуазель, – сказал куафёр. – Но вы были не с мамой. Вы были с пожилым французским генералом. Он приобрел, я полагаю, пару щипцов для усов. Приобретение, во всяком случае, записано у меня в книге». Я была в отчаянии. А между тем полиция привела извозчика, который привез нас с вокзала в отель. Он поклялся, что в глаза не видел мою маму. Скажите, вам все это не скучно?

– Продолжайте, – сказал Скриппс. – Если бы вы гонялись, как я, за хорошими сюжетами!

– Что ж, – сказала официантка. – Такая вот история. Маму я больше не видела. Я связалась с посольством, но они ничего не смогли поделать. Они в итоге установили, что я пересекла канал с мамой, но сверх того ничего поделать не могли… – На глаза немолодой официантки навернулись слезы. – Мамочку я больше не видела. Ни разу. Ни единого разочка.

– А что же генерал?

– Он в итоге ссудил мне сто франков – не такая уж большая сумма даже в те дни, – и я перебралась в Америку и стала официанткой. Вот и вся история.

– Должно быть что-то еще, – сказал Скриппс. – Жизнь готов заложить, есть что-то еще.

– Знаете, иногда мне кажется, что есть, – сказала официантка. – Кажется, должно быть что-то еще. Где-то должно быть какое-то объяснение. Не знаю, с чего я вспомнила об этом сегодня утром.

– Хорошо, что выговорились, – сказал Скриппс.

– Да, – официантка улыбнулась, и ее морщины слегка разгладились. – Теперь мне лучше.

– Скажите, – спросил Скриппс официантку, – нет ли в этом городке какой работы для меня и моей птички?

– Честной работы? – уточнила официантка. – Я знаю только честную.

– Да, честной работы, – сказал Скриппс.

– Говорят, требуются разнорабочие на новом насосном заводе, – сказала официантка.

Почему бы ему не поработать руками? Роден работал. Сезанн был мясником. Ренуар – плотником. Пикассо мальчишкой работал на сигаретной фабрике. Гилберт Стюарт, написавший эти знаменитые портреты Вашингтона, которые воспроизводятся по всей нашей Америке и висят в каждом классе, – Гилберт Стюарт был кузнецом. Потом еще был Эмерсон. Эмерсон был подручным каменщика. А Джеймс Рассел Лоуэлл в юности был, как он слышал, телеграфистом. Как тот парень на вокзале. Вполне возможно, что телеграфист на вокзале трудился сейчас над своим «Танатопсисом» или «К водяной птице» [17] . Почему бы и ему, Скриппсу О’Нилу, не поработать на насосной фабрике?